Кровь и золото

Райс Энн

– Прямо сейчас?

– Да, – ответил я. Я принял удобную позу, дал ей обхватить меня обеими руками и, почувствовав, как ее зубы впиваются мне в шею, глубоко вздохнул. – Пей, драгоценная. Соси сильнее, чтобы впитать как можно больше крови.

Мое сознание затопил поток беспорядочных видений императорского дворца, золотых комнат, пиршеств, музыкантов и колдунов, залитого солнцем города с неистовыми гонками колесниц на ипподроме, толпы, взорвавшейся аплодисментами, императора, поднявшегося в ложе поприветствовать почитателей, гигантских процессий, направляющихся в собор

Святой Софии, свечей и благовоний и снова – дворцового великолепия, но уже под этой крышей.

Я ослаб. Меня подташнивало. Но я не обращал внимания. Важно было отдать ей все, что она сможет взять.

Наконец она упала на подушки, я посмотрел на нее и увидел, что Кровь отняла всю краску у ее щек.

С трудом приподнявшись, она села, чтобы взглянуть на меня, и уставилась во все глаза, словно новорожденный вампир – как будто она раньше и не обладала истинным зрением, даруемым Кровью.

Она соскользнула с кровати и прошлась по комнате, описывая большой круг, сжимая правой рукой ткань туники и широко распахнув горящие глаза. Лицо ее сияло белизной.

Она разглядывала меня, будто увидела впервые. И вдруг остановилась, расслышав в отдалении звуки, к которым прежде оставалась глухой. Она прижала к ушам ладони. На ее по-прежнему прелестном лице читалось благоговение.

Я попытался встать на ноги, но сил не хватало. Авикус поспешил мне на помощь, но я махнул рукой, отсылая его прочь.

– Что ты с ней сделал?! – воскликнул он.

– Смотрите сами, что я сделал, – ответил я. – Смотрите, вы, оба, те, кто отказался от нее. Я дал ей свою кровь. Я дал ей шанс.

Я подошел к Зенобии и заставил посмотреть мне в глаза.

– Слушай внимательно, – сказал я. – Эвдоксия рассказывала, как жила в самом начале? Ты знаешь, что можешь охотиться на улицах, выдавая себя за мужчину?

Она уставилась на меня новыми глазами, слишком потрясенная, чтобы понять мои слова.

– Ты знаешь, что если обрезать твои волосы, то в течение одного дня они отрастут снова и будут по-прежнему длинными и густыми?

Она покачала головой, а взгляд ее блуждал по комнате, мимолетно задерживаясь то на моем лице, то на многочисленных бронзовых лампах, то на мозаике, украшавшей стены и пол.

– Послушай, прелестное дитя, у меня не так уж много времени, чтобы обучить тебя, – сказал я. – А я намерен оставить тебя вооруженной не только силой, но и знаниями.

Еще раз заверив ее, что волосы отрастут, я обрезал их, глядя, как прекрасные пряди падают на пол, а потом провел ее на мужскую половину и переодел в платье мальчиков.

Затем, строго приказав Маэлу и Авикусу оставить нас, я повел ее в город и постарался научить ее имитировать мужскую походку и не бояться улиц, познакомить с жизнью таверн, о чем она и мечтать не смела, и показать ей, как самостоятельно охотиться.

Пока мы были вдвоем, я находил ее столь же очаровательной, что и прежде. Теперь же она казалась мне старшей и более мудрой сестрой. И когда она засмеялась, заказав в таверне по нашему обычаю ненужную чашу вина, я почти уже решился позвать ее с собой, но в следующее мгновение понял, что не смогу.

– А ты все равно не

выглядишь мужчиной, – улыбнулся я, – даже без волос.

– Само собой, – рассмеялась она. – Я знаю. Но когда еще я могла бы попасть в такое место, если бы не ты!

– Теперь ты можешь все, что угодно, – объяснил я. – Подумай только! Можешь стать мужчиной. Можешь стать женщиной. Можешь стать бесполой. Подыскивай, как я, злодеев и никогда не захлебнешься смертью. Но никогда, ни в радости, ни в печали, не подвергай себя опасности, не позволяй другим присматриваться к тебе со стороны. Соизмеряй свои силы и будь осторожна.

Она кивнула, широко раскрыв восхищенные глаза. Конечно, мужчины в таверне поглядывали на нее, уверенные, что я привел симпатичного мальчика. Я поспешил забрать ее оттуда, пока ситуация не вышла из-под контроля, но дал ей время поупражняться в чтении мыслей окружающих и зачаровать бедного раба, что принес нам вино.

Пока мы шагали по улицам, я давал ей беспорядочные, но полезные советы относительно обычаев смертных. Я наслаждался каждой минутой!

Она раскрыла передо мной все тайны императорского дворца, чтобы мне легче было проникнуть туда и удовлетворить свое любопытство, а потом мы снова оказались в таверне.

– С годами ты возненавидишь меня за то, что я сделал с Эвдоксией и с остальными, – предостерегал я.

– Нет, неправда, – искренне возразила она. – Пойми же, Эвдоксия не давала мне ни минуты свободы, а остальные лишь презирали меня или завидовали – не знаю, что вернее.

Я кивнул в знак согласия, но спросил:

– Как ты думаешь, зачем Эвдоксия рассказала мне историю своей жизни – как она бродила по Александрии, переодевшись мальчиком, если тебе она даже не упомянула об этом?

– Она питала надежду полюбить тебя, – ответила Зенобия. – Она сама признавалась мне – как ты понимаешь, не открыто, но выдавая себя рассказами о тебе, страстным желанием познакомиться. Но на эти эмоции наложились осмотрительность и коварство. И страх перед тобой победил.

Я молчал, обдумывая ее слова, а вокруг звучала чарующая музыка смертной жизни.

Зенобия тем временем продолжила:

– От меня ей не требовалось ни понимания, ни знания ее натуры. Я вполне устраивала ее как игрушка. Даже когда я читала ей или пела, ей не было до меня дела. Но ты... В тебе она видела равного. Когда она заговаривала о тебе, ей было все равно, слушают ее или нет. Она продолжала строить планы, как заманить тебя в свой дом, как поговорить с тобой. Ты стал для нее наваждением, исполненным страха. Понимаешь?

– Все пошло не так, – сказал я. – Нам пора. Мне нужно еще многое тебе показать. До рассвета остались считанные часы.

Мы вышли в ночь, крепко обнявшись. Как же мне нравилось учить ее! Это занятие всецело захватило меня.

Я показал, как без труда взбираться на стены, как проходить мимо людей, скрываясь в тени, как приманивать смертные жертвы.

Мы пробрались в собор Святой Софии, что Зенобия прежде считала невозможным, и впервые с тех пор, как она получила Кровь, ей удалось посмотреть на великий храм, столь близко знакомый ей в смертной жизни.