Кровь и золото

Райс Энн

Она представляла собой мрачное, ужасающее изображение Троицы – Христа на Кресте, Бога Отца в полный рост и голубя, символизировавшего Святой Дух. С одной стороны стоял святой Иоанн Креститель, придерживавший алые одежды Бога Отца, с другой – кающаяся Магдалина, прикрывающая обнаженное тело волосами. Ее исполненный скорби взгляд был обращен на распятого Иисуса.

Кто нашел столь жестокое применение таланту Боттичелли? Отвратительно! Да, мастерская работа, но совершенно безжалостная.

Только сейчас я понял, что «Оплакивание Христа»

представляет собой идеальное равновесие темных и светлых сил. Здесь же такое равновесие отсутствовало. Напротив, поразительно, что Боттичелли удалось сотворить столь мрачную вещь. Что за грубые линии! Увидев картину в другом месте, я не поверил бы, что она принадлежит его кисти.

Вот она, кара за то, что я посмел задуматься о передаче Боттичелли Темной Крови! Неужели христианский Бог существует? Может ли он сдержать меня? Может ли осудить? Так вот почему я столкнулся с этой картиной в тот момент, когда рядом со мной стоял Боттичелли и заглядывал мне в глаза?

Боттичелли ждал, пока я выскажу свое мнение относительно его нового произведения. Он ждал терпеливо, готовый к тому, что мои слова заденут его. Но любовь моя к таланту Боттичелли не зависела ни от Бога, ни от дьявола, ни от моего коварства, ни от моего могущества. Эта любовь относилась к Боттичелли, и только к нему.

Я снова взглянул на картину.

– Куда пропала невинность, Сандро? – спросил я как можно доброжелательнее.

Опять пришлось бороться с приступом жажды. «Посмотри, он же старик! – нашептывал мне голос. – Если ты не решишься, Сандро Боттичелли умрет».

– Куда пропала нежность? – спросил я. – Где неземное очарование, заставляющее позабыть обо всем? Разве что в лице Бога Отца, но все остальное – сплошная мрачность, Сандро. Так не похоже на вас. Не понимаю, зачем это нужно? С вашим талантом!

Жажда стучала в висках, но я овладел собой. Я затолкнул поглубже кровавый голод. Слишком сильна была моя любовь. Я не мог сделать его одним из нас. Я не перенес бы последствий.

В ответ на мои замечания он кивнул. Он переживал. Желание рисовать богинь и стремление создавать святые образы разрывали его на части.

– Мариус, – сказал он. – Я не хочу писать греховные картины. Не хочу писать порочные сцены, не хочу вводить других в искушение.

– Вы весьма далеки от этого, Сандро, – сказал я. – По моему мнению, ваши богини столь же прекрасны, как и ваши боги. Римские фрески, изображающие Христа, исполнены света и чистоты. Зачем вам отправляться во тьму?

Я вынул кошель и положил на стол. Нужно было уходить: нельзя допустить, чтобы он узнал, насколько близко столкнулся с подлинным злом. Он никогда не догадается, кто я и каковы, быть может – быть может! – мои истинные намерения.

Он взял кошель, подошел ко мне и попытался отдать его обратно.

– Нет, оставьте себе, – сказал я. – Вы заслужили награду. Делайте, что считаете нужным.

– Мариус, я не могу не делать то, что считаю единственно верным, – отвечал

он. – Взгляните-ка сюда, сейчас покажу. – Он провел меня в другой отсек мастерской.

На столе лежали несколько листов пергамента, испещренных миниатюрными рисунками.

– Иллюстрации к Дантову «Аду», – пояснил он. – Вы, конечно, читали? Я хочу создать иллюстрированную версию книги.

Сердце мое упало, но что я мог сказать? Я смотрел на изображения перекошенных в мучениях тел! Как оправдать подобное начинание со стороны художника, создавшего чудеснейшие образы Венеры и Девы Марии?

Дантов «Ад». Как же я презирал этот труд, отчетливо сознавая при этом его великолепие!

– Сандро, неужели вам это по душе? – спросил я. Меня трясло, и я не хотел, чтобы он увидел мое лицо. – Когда я смотрю на ваши великолепные картины, освещенные сиянием рая, мне все равно, христианские они или языческие. Иллюстрации, изображающие тех, кто страдает в аду, не доставляют мне удовольствия.

Он явно запутался и, вероятно, до конца жизни не сможет избавиться от сомнений. Такова его судьба. Всего лишь шаг вмешательства с моей стороны – и, возможно, угасающий огонь затеплился снова.

Пора было прощаться. Оставить его навсегда. Я понимал, что больше не вернусь в этот дом. Я не мог доверять себе в его присутствии. Нужно немедленно покинуть Флоренцию! Иначе моя решимость даст трещину.

– Мы больше не увидимся, Сандро, – сказал я.

– Но почему? – спросил он. – Я ждал нашей встречи. И поверьте, не из-за золота.

– Знаю, но мне пора уезжать. Помните: я верю в ваших богов и богинь и всегда буду верить.

Я вышел из дома, но далеко не ушел, остановился у церкви. Меня до того переполняла страсть, желание сделать его таким же, как я, поверить ему все Темные тайны Крови, что я с трудом перевел дух, не замечая города, не чувствуя воздуха в легких.

Я мечтал о нем. Мечтал о его таланте. Мне грезилось, что мы вдвоем с Сандро живем в огромном палаццо, где рождаются картины, приправленные магией Крови.

Причащение Кровью...

В конце концов, думал я, разве он не губит свой талант, обращаясь к Тьме? Как можно объяснить переход от чудесных богинь к поэме под названием «Ад»? Неужели Кровь не вернет ему небесные видения?

Но мечтам суждено оставаться мечтами. Я понимал это еще до того, как увидел его жестокие муки. Понимал до того, как вошел в его дом.

Мне требовалась жертва – и не одна, а много. И я начал безжалостную охоту, убивая обреченных на улицах Флоренции, пока не мог больше выпить ни капли.

Наконец примерно за час до рассвета я уселся на ступеньках церкви, стоявшей на маленькой площади. Наверное, меня можно было принять за нищего, если нищие наряжаются в малиновые плащи.

Два молодых вампира, что преследовали меня, робко приблизились.

Я устал и не был настроен проявлять терпение.

– Убирайтесь, – пробормотал я. – Иначе убью обоих.