Кровь и золото
Шрифт:
Молодой мужчина и молодая женщина, получившие Кровь в расцвете юности, задрожали, но не отступили. Потом мужчина все-таки заговорил, трепеща, но проявляя несомненное мужество.
– Не тронь Боттичелли! – заявил он. – Не тронь! Пожалуйста! Забирай себе отбросы, но только не Боттичелли! Не Боттичелли!
Я рассмеялся, грустно и тихо. Запрокинув голову, я смеялся, смеялся и смеялся... И никак не мог остановиться.
– Не трону, – ответил я наконец. – Я люблю его не меньше вашего. Теперь убирайтесь. Или эта ночь станет последней для вас обоих.
Возвратившись в горное святилище, я долго оплакивал Боттичелли.
Я закрыл глаза и оказался в саду, где Флора разбрасывала нежные розы по ковру из травы и цветов. Я протянул руку и дотронулся до волос одной из юных Граций.
– Пандора, – шептал я, – Пандора, это наш сад. Они такие же красивые, как ты.
Глава 17
На протяжении нескольких недель я наполнял святилище в Альпах новыми богатыми приобретениями. Я закупил золотые лампы и кадильницы. На рынках Венеции разыскал изысканные ковры и золотистые китайские шелка. У белошвеек Флоренции заказал новые одежды для Священных Прародителей и аккуратно переодел божественную чету, уничтожив обноски, которые давным-давно следовало сжечь.
Все это время я успокаивающим тоном рассказывал им о чудесах, что открыл мне изменившийся мир.
Я положил перед ними великолепные печатные книги, описав гениальное изобретение – станок, с помощью которого их изготовили. Я повесил над входом в святилище новый фламандский гобелен, также купленный во Флоренции, и описал им его во всех подробностях, чтобы при желании они взглянули на него невидящими глазами.
Потом я отправился во Флоренцию и, собрав все пигменты, масла и прочие материалы, какими снабдил меня слуга, перенес их в святилище и приступил к росписи стен в новом стиле.
Я более не стремился подражать Боттичелли. Но я вернулся к своему излюбленному мотиву сада и вскоре рисовал собственную Венеру, собственных Граций, собственную Флору, вводя в картину все детали жизни, которые способен подметить только вампир.
Там, где Боттичелли рисовал темную траву с разнообразными цветами, я изображал сокрытых под зеленым ковром мельчайших насекомых, а также самых ярких и прекрасных из земных созданий – бабочек и многоцветных мошек. Мой стиль отличался пугающе пристальным вниманием к деталям, и вскоре Мать с Отцом окружал пьянящий волшебный лес, благодаря яичной темпере обретавший блеск, которого прежде мне добиться не удавалось.
Всматриваясь в свое творение, я ощущал небольшое головокружение, вспоминая сад Боттичелли, а также сад, привидевшийся мне в Древнем Риме – тот, что я любил рисовать, – и вскоре мне пришлось встряхнуться и собраться с мыслями, чтобы понять, где я на самом деле нахожусь.
Священные Прародители оставались неподвижными и абсолютно отстраненными. Их кожа стала белоснежной – время стерло все следы Великого Огня.
Они так давно не подавали признаков жизни, что я засомневался в верности своих воспоминаний: уж не вообразил ли я жертвоприношение Эвдоксии? Но мысленно я уже
Моим последним даром Священным Прародителям – к тому моменту росписи были завершены, а Акашу с Энкилом украшали новые драгоценности – стал длинный ряд восковых свечей, зажженных одновременно силой моего разума.
Конечно, я не заметил и проблеска интереса в глазах царя и царицы. Тем не менее это подношение доставило мне самому большое удовольствие, и я провел с ними последние часы при догорающих свечах, тихо перечисляя все чудеса Флоренции и Венеции – городов, которые я успел полюбить.
Я поклялся зажигать сотню свечей при каждом своем визите. Такое доказательство своей неувядающей любви я придумал.
Что заставило меня пойти на это? Четкого ответа дать не могу. Но с тех пор я всегда держал в храме большой запас свечей. Я хранил их за троном, а после подношения заново наполнял бронзовый сундук и убирал расплавившийся воск.
Закончив свои дела, я вновь посетил Флоренцию, Венецию и богатый, сокрытый высокими стенами город Сиену, чтобы продолжить изучение живописи.
Я бродил по дворцам и церквам Италии, опьяненный открывшимся мне зрелищем.
Как я уже говорил, повсюду происходило замечательное слияние христианских тем и древнего языческого стиля. И хотя я продолжал считать Боттичелли Мастером с большой буквы, пластичность и обаяние других картин тоже приводили меня в восхищение.
Из разговоров, подслушанных в тавернах и винных лавках, я понял, что стоит съездить и посмотреть картины на севере.
Я удивился, потому что всегда считал север землей, обойденной цивилизацией, однако жажда познания заставила меня подчиниться.
Я обнаружил, что недооценивал Северную Европу: повсюду, в особенности во Франции, развивалась насыщенная и богатая культура. Там разрастались великие города, а королевские дворы выступали в поддержку искусства. Передо мной открывался большой простор для изучения.
Но мне не понравились увиденные картины.
Я оценил работы Яна ван Эйка и Рогира ван дер Вейдена, Хуго ван дер Гуса и Иеронимуса Босха, а также многих безымянных мастеров, но их труды в отличие от творений итальянцев не приводили меня в восторг. Северный мир не отличался ни лиричностью, ни обаянием. Картины несли на себе печать чисто религиозного искусства.
И вскоре я вернулся в города Италии, где был богато вознагражден за свои странствия и дарам искусства не видно было конца.
Я вскоре узнал, что Боттичелли учился у великого мастера, Филиппо Липпи, и сын этого самого Филиппо Липпи работал в данный момент с Боттичелли. Полюбил я и Гоццоли, и Синьорелли, и Пьетро делла Франческа, и многих других, чьи имена я сейчас называть не буду.
Но за все месяцы, посвященные изучению живописи, путешествиям, восхищенному созерцанию фресок или запрестольных образов, я не позволял себе мечтать о превращении Боттичелли в вампира и задерживаться вблизи тех мест, где он мог находиться.