Кровь Рима

Скэрроу Саймон

– Это мое дело, Макрон. Был бы благодарен тебе, если ты не будешь указывать на то, что мне нужно, а что не нужно.

Макрон обмакнул в вино еще немного хлеба и сунул его в рот, пробормотав: - Тебе виднее.

Катон злился на себя за то, что был так резок со своим другом. Он устал, но это не было оправданием тому, как он еще недавно вел себя с Макроном.

– Послушай, я знаю, что со времен того дела в Лигее я был не самым приятным другом…

– Действительно? Не могу сказать, что я что-то вообще заметил, - Макрон коротко усмехнулся. Он был просто счастлив, что Катон выбрался из черной ямы, в которую он упал.
–

Это ничто. Что сделано, то сделано.

Катон решил перевести разговор на менее тревожную тему.
– Как парни держатся?

– Они в порядке. Как обычно, ворчуны там и здесь сочиняют песни и пляски, но никто не обращает на них особого внимания. Несколько дней на жестком пайке под открытым небом напомнят им, что такое настоящая армия. Эти преторианцы хорошие парни, но они склонны ныть о том, чего им не хватает из их службы в Риме.

– Можем ли мы их винить? Вот почему назначение в гвардию стоит на первом месте в списке желаний каждого солдата.

– Как бы то ни было, но я не могу избавиться от ощущения, что нам было бы лучше с легионерами. Не с теми засранцами, которые размякли, сидя в сирийских гарнизонах. Я говорю о настоящих легионерах, таких как парни из Второго легиона.
– Он благостно улыбнулся воспоминаниям, которые он разделял с Катоном об их бывшем подразделении, затем поднял чашу.
– За Второй Августов. Лучший на долбанный километр легион в армии.

Катон поднял свой стакан и стукнул по сосуду Макрона.
– За Второй Августов.

Каждый сделал глоток и на мгновение повспоминал прошлое в тишине, прежде чем Макрон схлопотал кусок хлеба поперек своего горла, закашлялся и вновь закашлялся, пытаясь его вытолкнуть.
– Если серьезно, как только эта работа будет закончена, нам следует подумать о возвращении в легионы. Как бы мне не нравились привилегии преторианца, я предпочел бы сохранять хорошую дистанцию между собой и Римом. Мне кажется, это место слишком опасно.

– Легче сказать, чем сделать, - сказал Катон.
– Во всяком случае, тебе проще. Любой легион был бы горд, если бы у него была твоя мощь, но для такого трибуна, как я, нет места. Лучшее, что я мог получить, - это командование другой вспомогательной когортой. Если только я не понижусь до центурионата.

– Это возможно так, - размышлял Макрон.
– Или ты пройдешь всю дистанцию и попробуешь попасть в префекты Египта. Вот это было бы кое-что.

– Это было бы действительно так.
– Катон соблазнял себя подобными амбициями в моменты более глубоких размышлений, но не хотел говорить о них из-за опасений, что такое высокомерие может быть использовано против него. Народ Рима, особенно сенаторы, были скованы традициями и считали неприятным для человека низкого происхождения слишком резкое социальное возвышение. Для человека его всаднического ранга высшей должностью, которую он мог достичь, был префект Египта. Эта провинция – житница Рима – стояла особняком и считалась настолько важной для интересов Рима, что ни один император никогда не вручил бы ее одному из членов Сената, который мог бы в этой связи соблазниться еще более высокими амбициями. С другой стороны, как насмешливо размышлял Катон, императоры имели обыкновение создавать свои собственные традиции и нарушать другие по своей прихоти. Если Калигула смог постановить, что его любимая лошадь, Инцитат, была возведена в звание сенатора, тогда все может

быть возможным.

Затем его мысли вернулись к его непосредственным заботам, и легкомыслие исчезло, как поле ярких цветов, погрузившееся во мрак, когда темная туча пролетала над ним, скрывая солнце. Он цинично улыбнулся придуманному им поэтическому образу. Он определенно чувствовал себя окутанным черными угрожающими облаками.

– Что смешного?
– спросил Макрон.

– Смешного? Немного. Совсем немного, - угрюмо ответил Катон. Он снова задумался, не лучше ли поделиться своими знаниями со своим лучшим другом. Затем он отклонил эту идею. Это только подвергнет Макрона такой же опасности, как и его самого. Лучше подождать, пока миссия закончится. Поэтому он вынул полоску вяленой говядины из своего котелка и начал жевать, чтобы на время предотвратить дальнейшие разговоры.

Макрон добил остатки своей еды, осушил чашу, прижал кулак к груди и громко рыгнул. Услышав звук, Катон и Берниша посмотрели на него, и Макрон поднял руки.
– Что? Лучше снаружи, чем внутри, а? В любом случае, мне лучше пойти сделать обход, господин. Парни устали и замерзли, и если кто-нибудь из часовых решит немного вздремнуть, самое время их накрыть. Если я поймаю кого-нибудь из них, они познают мой витис на своих плечах.

Катон мысленно вздрогнул от такой перспективы. Он вспомнил свое время в качестве новобранца и то, как часто он навлекал на себя гнев центуриона Бестии и много дней после этого носил синяки от его командирского жезла.
– Хорошо, но как только закончишь, поспи немного.

– И посмотрите, кто это говорит, - усмехнулся Макрон.
– Ты выглядишь вполне дерьмово, господин.

– Благодарю за это, - пробормотал Катон.

Выражение лица Макрона стало более серьезным.
– Я думаю, уже видел причину этого настроения. В чем дело?

– Ничего такого.

Они молча посмотрели друг на друга, прежде чем Макрон поднял брови.

– Если ты так говоришь. Но…

– Думаю, тебе лучше идти, - перебил Катон.

Макрон пожал плечами.
– Наслаждайся. Увидимся утром.

Центурион встал из-за стола и понимающе подмигнул Бернише, прежде чем покинуть палатку, и створки за его спиной соскользнули. Она подождала мгновение, прежде чем заговорить вполголоса.
– Похоже, твой друг охотно бы увидел меня в своей постели. Почему ты не хочешь?

– Потому что я не доверяю тебе, моя дорогая. К тому же у Макрона уже есть женщина. Кто-то намного лучше тебя, так что не стоит и думать о его соблазнении.

Она нахмурилась.
– Я не женщина легких нравов.

Катон сухо засмеялся.
– Как я обнаружил, ты женщина не такой уж и высокой морали.

– Но главное не вовред тебе.

– Нет?
– повернулся к ней Катон.
– Если бы ты сказала мне то, что знала раньше, то люди Лигеи были бы спасены. Наши парни, которые умерли, беря его штурмом, остались бы живы. Мальчик … Он остановился и перевел дух.
– И с самого начала ты могла это предотвратить. Я бы сказал, что любой человек, не чуждый морали, будет жить с этим тяжким грузом на своей совести. Но ты? Сложно сказать. Интересно, сожалеешь ли ты об этом вообще.

Она отвернулась и заговорила тихим голосом.
– Я знаю, что сделала, и уже сказала тебе, почему. Больше мне нечего сказать. Если я тебе больше не понадоблюсь, я буду спать на улице.