Кровь в его жилах
Шрифт:
Она потянулась за кромежем. Между нею и им была стена, которую не пробить ничем. Только когти все сильнее впивались в ладонь, ломая кости. Еще немного, и он обернется, устраивая бойню…
— Я не…
Светлана не узнала, что не хотел делать мальчишка. Горло его стремительно перестраивалось, и из пасти рвался только волчий вой. Светлана замахнулась огнем, но что-то плескавшееся на дне уже нечеловеческих глаз остановило её удар. Еще и парень зашептал, понимая, кто рядом с ним, но все же уговаривая:
— Паш…ка… Дер…жись!
Кромеж! Ей нужен кромеж. Она даст мальчишке шанс, но только не тут. Тут
Она рвала жилы, она рвала свою душу, она тянулась туда, где родилась часть её, точнее, где её половина когда-то умерла вместе с Кошкой. В глазах потемнело, в ушах стучало сердце. Эфирные каналы закипали, до последней крохи отдавая эфир. Сознание плыло прочь. Кажется, в этот раз Саша не придет ей на помощь. Кажется, в этот раз она осталась одна. Она, слыша, как останавливается сердце — её или мальчишки? — сделала последний отчаянный рывок. И завеса Яви сдалась, осыпаясь с тихим шорохом. Светлана вернулась домой.
Рядом надсадно скулил и плакал волк.
Эфирные каналы догорали от боли.
Ей надо встать. Ей надо идти за помощью. Цепляясь в серую зимнюю шерсть волкодлака, она попыталась выпрямиться, а потом её рванули вверх чьи-то сильные руки.
Она еще успела прошептать в черный кафтан: «Сашка…» — и потеряла сознание под удивленное: «Опаньки!»
Пришла в себя она в палате, очень дорого обставленной, напоминавшей больше спальню во дворце, чем больницу. Её выдавали только специфические запахи, с которым не справлялись даже цветы: огромные охапки белых роз, хризантем и астр, стоящих в вазах на полу, застеленном ковром. Ни медсестры рядом, ни сиделки, ни капельницы, воткнутой в руку, ничего медицинского — даже рубашка на Светлане была одета почти домашняя, мягкая и уютная, дорогая. И все же это была больница. За окном успокаивалась к вечеру Москва. Отец её не любил, считал слишком провинциальной, и потому его нелюбовь передалась и Светлане, тогда еще Великой княжне Елизавете. Забавно: стоило только зазеваться, и её притащили сюда. Хорошо еще, что не сразу на трон — приковали бы кандалами, чтобы не сбежала до венчания на царство и потом бы улаживали дела с ныне царящим императором. Ему уже пора пугаться за собственную жизнь — перевороты в России кровавы и задевают даже детей.
Светлана вытащила из-под тяжелого, теплого одеяла правую руку и приподняла её вверх — даже странно: блокирующего браслета на запястье не было. Ей дали шанс сбежать? Или понадеялись на её благоразумие? Или скорее всего за дверью стоит караул из кромешников, а в кромеже дежурит еще парочка, наблюдая за ней и потешаясь над её потугами.
Тело было невесомым, словно она призрак. Накачали чем-то? Успокоительным или чем похуже, чтобы не умчалась в кромеж? Она тихонько потянулась к нему, и завеса Яви тут колыхнулась, отзываясь. Как и ожидалось, в кромеже были опричники, тут же отдавшие честь, стоило им увидеть Светлану. Скоро примчится Соколов. Хотя нет, он величественно зайдет — такие, как он, не бегают.
Хорошо, она пока побудет паинькой — ей нужно узнать, что от неё хотят. Заодно, пока есть время, надо подумать: как остановить змея. Надо подумать, как ему противостоять. Откуда вообще он знает все о происходящем.
«Нет, не все», — вспомнила Светлана. О разговоре с Аксеновым в палате
Отвлекая от размышлений, в палату вошел смутно знакомый мужчина: лет шестидесяти, не меньше, седой, как лунь, весь в морщинках, с приятной улыбкой на лице. Память молчала, не подсказывая имя.
Мужчина сел на стул возле кровати, одернул кипенный, накрахмаленный до хруста халат и поздоровался знакомым касторовым голосом:
— Как самочувствие, Елизавета Павловна?
— Спасибо, хорошее.
Кажется, «касторка» и мысли не допускал, что Светлана его не помнит. Гордыня, между прочим, грех. Мужчина, как ребенку, погрозил Светлане указательным пальцем:
— А вот врать доктору — последнее дело. Вы чуть не выгорели, Елизавета Павловна. Хорошо еще, что вы так ломились в межмирье, что вас услышали все опричники и успели прийти на помощь. Еще бы чуть-чуть, и… Ничего нельзя было бы исправить.
Светлана не сдержала смешка:
— Думаю, Соколова бы это устроило. Он же мечтает одеть на меня блокирующий браслет. Послушная марионетка на троне — что может быть лучше.
«Касторка» потерял свою улыбку:
— Увы, его бы это не устроило, как не устроило бы всю страну. Выгоревшая императрица — трагедия для страны.
Пришлось ей напоминать очевидное:
— Между блок-браслетом и выгоранием разница невелика. В обоих вариантах эфир недоступен, а императрица слаба и безмагична.
«Касторка» взял Светлану за руку — сперва погладил по запястью, а потом принялся считать пульс.
— Между ними, Елизавета Павловна, колоссальная разница. — Её руку он так и не отпустил. — Рано или поздно носящий блок-браслет вырастает, умнеет и все осознает. И тогда браслет с него снимается. Выгорание же ничем не исправить.
Светлана предпочла промолчать о Громове. Не стоит его сейчас упоминать. Никто не должен знать, что он сейчас проживает Баюшину жизнь. Баюнам и так тяжко жить в неволе.
«Касторка» улыбнулся и достал из кармана фонендоскоп:
— Если вы сейчас подумали о Громове, то ничем иным, кроме чуда, объяснить случившееся с ним невозможно. На вас этого чуда может не хватить.
Светлана прикрыла глаза: точно, баюша сейчас спит в глубокой и теплой берлоге.
— Так что берегите себя, Елизавета Павловна — вы нужны стране. — Он принялся выслушивать сердце Светланы прямо через ткань больничной рубашки.
— Да, да… Я читала что-то подобное. Грудного младенца венчали на царство, и сразу же страна воспряла, и булки на колосьях начали расти… — Она улыбнулась недоумевающему, отстранившемуся в сторону «касторке»: — Ах, да, это была книга в разделе «Утопия». Или фантастика? Или… Чтение для барышень?
— Зря вы так…
Светлана заставила себя сесть в кровати — когда говоришь лежа, тебя не воспринимают всерьез:
— Я не буду ширмой для Соколова или кто там хочет править. Я сейчас как тот грудной младенец в политике.