Кровь вторая. Орда
Шрифт:
Все трое резко повернулись на голос и замерли. Избушка стояла на прежнем месте. Голая Апити, эдак скрестив ножки, прибирала что-то на своей голове, производя непонятные, быстрые движения пальцами. Не то, пере заплетала свои волосы на затылке, не то, блох ловила.
В лучах солнца, она была обворожительна. «Интересно», — подумал Кайсай, — «как ей удаётся сохранять своё тело белоснежным, постоянно расхаживая голой под солнцем?» Тут его размышления прервала самым беспардонным образом чернявая:
— А где леший? — спросила она рыжего шёпотом, наклоняясь к
Кайсай тяжело вздохнул, как бы говоря «как ты меня уже достала» и повернувшись в лево, даже не осознав, что угадал, обратился к стоящему чуть поодаль, щупленькому дедку:
— Дед, — простонал он мученически, — поговори с ней, а то она меня уже замучила, познакомь, да, познакомь.
— Не хочу, — буркнул дед, почему-то скорчив морду недовольного и обиженного ребёнка.
Калли, похоже, даже не слышала лешего. Она, как загипнотизированная, с широко открытыми глазами и ртом, не мигая уставилась на лесовика.
— Леший! — наконец прошептала чернявая восторженно, — настоящий!
Дед исподлобья зыркнул не неё и тут же поделился с Кайсаем своими впечатлениями:
— Она мне не нравится.
Бердник, хотел было тоже сказать, что-то в этом роде, но лишь развёл руки в сторону. Звучный, повелительный голос Апити, враз расставил всех по местам, вернее рассадил.
— Ну, я что, сорок раз стол накрывать буду! Ну ка, быстро все расселись.
От такого Кайсай, аж подскочил с дерева и чуть ли не бегом поспешил показывать всем пример. Только подойдя к Апити и расплываясь в улыбке, рыжий обратил внимание, что возле избы, действительно стоит стол, которого раньше у еги-бабы не было, и это произведение резного искусства по дереву, ломилось от яств.
В общем то, застолье получилось крайне пёстрым в своём поведении. Кайсай, как самый голодный, накинулся на еду, как будто его год не кормили. Апити, кружилась над ним, как непонятно кто. По крайней мере, Золотце, за ними наблюдающая, никак понять их взаимоотношений не могла. Она смотрела на них широко распахнутыми глазами, то и дело переводя взгляд с Кайсая на Апити, с Апити на Кайсая.
Голая баба кудахтала, над всё пожирающим рыжим обжорой, постоянно, то подкладывая, что-нибудь, то предлагая попробовать, то или иное, и когда тот с удовольствием накидывался на предложенное, тут же ласково гладила его по голове, как любящая мать единственного сыночка, но тут же, пристроившись рядом, прильнула к нему, заглядывая в рот, как соскучившаяся по мужу жена.
И Кайсай, сволочь такая, вёл себя, как раз, как муж, а не как переросший сыночек. С некой заносчивой гордостью, мельком посматривая на суматошную Апити и ехидно при этом, нет-нет, да, поглядывая на обалдевшую Золотце, в которой мало того, что изначально была посеяна неприязнь к этой бабе, из-за непонятно чего, а тут ещё и ревность взыграла, необъяснимо откуда взявшаяся, да, к тому же, самая настоящая.
При том, по её виду, она уже была на приделе закипания и вот-вот каким-нибудь образом взорвётся: либо глаза обоим по выцарапывает, либо сбежит с дуру, так, что не поймаешь. Апити медленно поднялась, упираясь
— Ну-к, остынь!
Кайсая, аж передёрнуло и из рук, чуть очередной кусок не выпал, что уж там говорить о Золотце. Ту, буквально, подкинуло, на чём сидела и вид у неё стал, будто чем подавилась, хотя куска в рот не взяла.
— Кайсай, — обратилась еги-баба уже к рыжему, но не меняя тона, — иди к, погуляй, хватит жрать, а мы с твоей золотой девочкой, тут переговорим.
— Может наоборот? — попытался сгладить напряжённость Кайсай, изобразив на лице придурковатость, стараясь сбить Апити с боевого тона, — я поем, а вы погуляете.
Апити не ответила, а лишь повернула к нему голову. Рыжему этого хватило.
— Ладно, ладно, — запричитал он, отступая, но при этом, захватывая продовольственные трофеи обоими руками.
Покинув стол, рыжий оглядел поляну и только тут заметил, что Калли, оказывается, за столом не было и похоже давно, так как она, увлечённо, не обращая внимания на окружающих, резалась в кости с Лепшей на другой стороне поляны и судя по азарту, выигрывала у деда, что тут же насторожило Кайсая и озадачило, и на какой-то миг, он даже забыл о надвигающейся грозе в районе обеденного стола, но к «чернявой сволочи», он приближаться, сразу отказался, а от стола, его выгнали и он, тяжело вздохнув, побрёл в лес, в сторону выхода.
Шёл медленно, прогуливаясь, а за одно доедая прихваченное. Как только молодой бердник скрылся в лесу, на него, вдруг, откуда не возьмись, навалилась апатия. Или это сытость сыграла с ним злую шутку, или спокойствие и безмятежность окружающего леса, не понятно.
В голову полезла всякая чушь и при том, вся какая-то нехорошая. Догрызая запечённую, жилистую лапу непонятного зверя, похоже зайца, он добрёл до того самого дуба, где их встретили и усевшись на траву, опёрся на ствол спиной.
Оставшись один, Кайсай, с удивительной остротой, осознал собственное одиночество в этом мире. Поразился он, простой с виду вещи. Всю свою осознанную жизнь, он, по сути, был одинок, но никогда, дискомфорт от этого, не испытывал. Это было нормой. Наоборот, любое чужое вмешательство в его жизнь, раздражало. А теперь, вокруг него всегда так много народа и для всех он, так или иначе, оказался нужным, востребованным и как воин, и как мужчина, но сейчас, его раздражает именно оторванность от других, одиночество.
Вот, стоило ему отойти чуть в сторону от них всех, сесть, вот тут, под деревом и понял рыжий, что оказывается настоящее одиночество, как явление, проявляется именно в толпе, казалось бы, знакомых и по-своему близких ему людей! Он нужен им, лишь для них самих, все лишь норовят использовать его для своего блага, для решения своих запросов, для достижения каких-то своих целей.
Молодой бердник мысленно обвёл взглядом всех, кого знал и обречённо констатировал — у каждого своя и только своя жизнь, и каждый живёт для самого себя, и никто из них, не живёт для кого-то другого.