Кровь вторая. Орда

Бер Саша

— Только может мне объяснит кто-нибудь, зачем это всё было нужно?

— Как зачем, — улыбнулась Апити, укладывая обе ладони на низ живота, — я же тебе, вроде, всё объяснила?

— Но… Так ты… — потерялся в догадках Кайсай, — ты беременна?

Изумлению его не было придела. Голова пошла кругом.

— Но зачем? — всё ещё ничего не понимая, тряс головой рыжий.

— Как зачем? — встрял, материализовавшийся между ним и Апити леший, — ты разве не знашь, что от леших, детей у баб, не быват?

Кайсай

на лешего не смотрел, будто его и нет, а пялился, непонимающим взглядом на мать своего будущего ребёнка. Та, только мило, беззаботно и как ему показалось, счастливо улыбалась.

— Но почему ты выбрала меня? — продолжал удивляться бердник.

— Это Лепша тебя выбрал, Кайсай, — спихивая всё на лешего, проговорила она, но тут же, вновь на лице изобразив некое заигрывание, добавила, — хотя, я, тоже не возражала. Ты ж у нас породистый, дородный, — и она вновь растянулась в улыбке, на все зубы.

Кайсай опустил взгляд на стоящего прямо перед ним лесовика и придурковато улыбаясь, заглянул в его, на этот раз, почему-то, испуганные круглые глаза.

— Лепша, — с некой нежностью проговорил рыжий, — а я и не знал, что у нежити, тоже кликухи водятся. Ты хоть понимаешь, Лепша, что это будет, может быть, единственный ребёнок, о котором, я точно буду знать, кто его воспитывает. Ты позволишь мне навещать его и баловать подарками?

— А вот это уже мне решать, — с наигранным гонором проговорила Апити, — ишь ты, баловать мне он его собрался.

— Не уж то откажешь? — столь же наиграно спросил Кайсай, поднимаясь на ноги.

И тут, вдруг, Апити стала серьёзной и с какой-то торжественностью произнесла, напомнив интонацией чем-то, царицу Райс:

— Если будешь таким, каким ты есть сегодня, наш дом всегда открыт для тебя, — и чуть оттаяв, и улыбнувшись, добавила, — отец.

— А я поменяюсь? — неуверенно и несколько испуганно спросил рыжий, толи, смена её интонации подействовала, толи, памятуя, что Апити не просто баба, а вещая еги-баба, да, ещё при нежити, сила страшная.

— Время меняет всё и всех, Кайсай, — ответила Апити, неожиданно, вообще, поменяв не только тон, но и голос и у Кайсая, не смотря на улыбку, от этого голоса, мурашки побежали по спине и голове.

От неожиданности, он даже рукой опёрся на ствол дуба, ибо его качнуло, а деда лесовика, вообще, как ветром сдуло.

— И только от твоих поступков будет зависеть в какую сторону, — тут она обмякла, улыбнулась несколько по-другому, как бы вспомнив, что-то весёлое, а затем, уже обычным своим голосом, добавила, — ладно, иди своих девок к столу зови, а то уж, извелись все.

От дуба до поля, Кайсай шёл, как в штаны наложил. Он неожиданно понял, что Апити — это не Апити и не Смиляна, и даже, не еги-баба. Он понял, что ничего не понял из того, кто же она такая. Нет, это не просто ведьма, она что-то

больше. Ему, тут же вспомнились слова Матёрой Терема, про того местного лешего, что, как она предположила, кого-то сильно испугался. Да, кто же тогда эта баба, которую, даже нежить боится? Размышляя над всем этим и находясь в очередной раз в пришибленном состоянии, Кайсай добрёл до кучки перепуганных дев.

Короткое общение с двумя Матёрыми, быстро привело молодого бердника в чувство. Он оказался между двух огней, притом биполярных. Калли, узнав, что рыжий знаком с этим лешим, накинулась на него с мольбами о личном с ним знакомстве и плюнув на всех, отчаянно тащила Кайсая в лес, проявляя недержание всего на свете и чуть ли не топая ножкой.

Чернявая, похожая на кобылку, в нетерпении колошматившую копытом землю, в своём желании побыстрее познакомиться с нежитью, то и дело цеплялась за руку Кайсая, таща его в лес, уже в приказном тоне требуя бросить тут, эту трусливую дуру.

Золотце же, наоборот, упёрлась, как коза перед крапивой, ни в какую, не желая в этот лес и ногой ступать, а услышав от сестры, что она дура, да, ещё трусливая, кинулась в драку, которую бердник с огромным трудом предотвратил, встав между ними.

Кайсай разрывался, отмахиваясь от назойливости и удерживая одну, и уговаривая, чуть ли не таща волоком, другую. Наконец, Золотце встрепенулась, вырываясь из его рукодомогательств и внезапно для всех, задала вопрос:

— Кайсай, — злобно смотря на лес, проговорила она резко, — а почему Апити голая к нам вышла?

Это было неожиданно, в первую очередь потому, что все переговоры и уговоры, так или иначе, касались только лешего, а про Апити, как бы и забыли. Рыжий сначала стушевался, не зная, как объяснить и стоит ли, вообще, это делать, но видимо, наконец, и вправду психанув, заявил деве, глядя в её зелёные глазища:

— Знаешь, что Золотце, пойди и спроси сама, — прошипел он злобно, — она всегда так ходит. Мне, лично, не говорит, сколько бы я не спрашивал.

С этими словами, он резко развернулся и быстрым шагом двинулся в лес. Калли засеменила следом. Золотце постояла, набычившись какое-то время, а затем, кинулась догонять.

У дуба Апити не было. На хорошо известной поляне, избушки тоже не было. Кайсай остановился. Огляделся и отойдя чуть в сторону, уселся на поваленное дерево.

— Ты что уселся? — накинулась на него неугомонная Калли, с опаской озираясь по сторонам, — куда идти-то?

— Пришли уже, — буркнул Кайсай и отвернулся, всматриваясь в чащу леса.

Девы обе вытянули шеи в том направлении, куда он смотрел. Голос Апити раздался с другой стороны, как и ожидал Кайсай.

— Кайсай, красавчик ты мой, — ласково защебетала еги-баба, — ну, что ж ты девок там мусолишь, к столу не зовёшь?