Кровь. Закат

Гладов Олег

Он услышал шум.

Нарастающий гул, вызывающий желание заткнуть уши. Словно пущенный задом наперед и замедленный в миллионы раз колокольный звон.

Совсем рядом.

У него за спиной.

Он повернулся, стоя на четвереньках, медленно переставляя опухшие колени и исцарапанные ладони – как побитый пес.

Звон?

Да.

Телефонный звонок. Настойчивый, исторгающийся через равные промежутки времени из телефонного аппарата, висящего на стене.

Стене?

Не серый штрек, вырубленный в горной породе позади него.

Позади

него – подземный переход. Выложенная кафелем бетонная труба, изгибающаяся кольцами, уходящая в никуда.

Он смотрел на него. На этот обычного вида таксофон, обеспечивающий городскую телефонную связь.

Трыыыыыынь!

Поднялся на ноги и пошел к нему, шатаясь. Кафель гулко множил шарканье его шагов. Наборный дырчатый диск мерцал, словно глаз из позабытой зарубежной научной фантастики.

Трыыыыыынь!

Он снял трубку и приложил ее к голове.

Безмолвие.

Глубокое как шахта. Как Марианская впадина. Как черная дыра.

Где-то там, на дне этой шахты, этой черной дыры – далекое шипение. Или дыхание?

– …esss…im…iii…in…io…od…oll’…nop…ka…

Голос.

– …sss…ка…net…odin…noll’…in…

Летящий сюда через миллионы световых лет. Пытающийся прорваться сквозь электрические облака. Голос с обратной стороны Марса? Венеры? Сатурна?

– Ноль, – вдруг четко в самое ухо. – Имя. Нет. Один. Ноль…ин…оль…оп…ка…

Этот голос… Увязает в шипении… прерывается, как прерывается связь в грозу. Он слышал его раньше? Или впервые вслушивается в эти нотки, такие незнакомые и одновременно… знакомые?

Он хочет ответить. Хочет закричать, но только разевает беззвучно рот – нечем. У него нет голоса. Горло – старая окислившаяся водосточная труба. Он может только слушать. Только вслушиваться в этот голос, упорно твердящий как мантру:

– Имя. Нет. Один. Ноль. Один. Ноль. Кнопка.…кхх…оп…ка…ссс…

Он слышит далекий гул где-то позади себя. Глухое ворчание где-то над собой и под собой. Сильную вибрацию – словно рядом закипает электрочайник размером с паровоз. Он видит, как изгибаются стены вокруг него. Как они вспучиваются изнутри, как слезает с них тонкая обманка, изображавшая кафель, словно дурацкая переводная картинка со старого портфеля… Проступают серые стены – проявляясь словно на фотографической пластине из негатива в позитив… Растворяются и они, расползаются, как пятна бензина по поверхности лужи… словно не в вековой породе прорублены эти шурфы, а в плавящемся на глазах свинце. И телефон. Он тоже. Деформируется. Стекает по стене, превращаясь в большую квадратную каплю. Жар. Странный жар, от которого режет глаза. Щиплет. Выедает зрение. Словно разом лопнули все капилляры.

Трубка в руке. Она становится мягкой, как разогретый

на солнце кусок пластилина, теряет свою форму. И голос. Голос, который тоже начинает меняться. Голос, теряющий свою форму, уже не проговаривающий – выжевывающий слова. Буквы, слипающиеся в комья:

– ИменинетЕстьодинЕстьнольЕстьоди…ссс…оль…Кноп…ка…

– Алло! – хотел закричать Костя в трубку. – Алло!!!

И упал, закашлявшись, стуча себя по грудной клетке ладонями: серая вата полезла из ноздрей и рта, откуда-то изнутри по окислившейся водосточной трубе, из живота, из легких, забивая нос и глотку иииииии…

Писк, перетекающий в свист, прорастающий в шипение.

Он слышит крик.

Пыль.

Пыль забила горло и нос.

Рот и глаза.

Но не уши: он слышит.

Слышит возню рядом с собой в темноте.

Какие-то палки падают сверху, больно бьют его в грудь, по коленям, по ляжкам, по костям голени.

Он отбрасывает их ногами. Отталкивает руками, шипит, ловя занозы в ладони.

Кто-то кричит. Громко: крик полный боли и ужаса. Не здесь, где-то рядом. Где-то за стеной.

И еще кто-то совсем под боком. Шуршит и скребется, чихает и кашляет.

Он нащупывает дверь и пытается открыть – никак. Не шелохнулась.

– Ты… – сипит Кровник, – свет… дай… зажигалку…

– У тебя… – сдавлено говорит Пилотка из темноты, – у тебя…

Он натягивает ворот спецовки на нижнюю часть лица, пряча нос, роется по карманам, находит пластиковый цилиндрик. Щелкает кремнием. Зажигается с третьей попытки.

Кругом тени и перекошенные доски. Торчат наискось из стен, словно распорки. Они в рухнувшей шахте?

Пыль столбом. Мятые банки под ногами.

Кладовка. Полки осыпались, слетев со своих мест. Он отбрасывает их, расчищая выход, рывком распахивает дверь.

Они вываливаются в коридор. Пыль. Она повсюду. Она и здесь тоже. Чуть меньше, но есть. Клубится в свете фонарей, проникающем с улицы. Кровник, хапнув немного воздуха, ныряет обратно, находит кейс и пистолет.

Крик.

Это кричит женщина. Совсем рядом. Она зовет на помощь.

– Где это? – спрашивает Пилотка дрожащим голосом. – Это же рядом, да?

Кровник кашляет, отхаркиваясь и сморкаясь.

– Ну что ты стоишь? – говорит Пилотка, чуть не плача. – Быстрей! Пожалуйста! Помоги ей!

Он чувствует запах гари. Шатаясь и задевая стены плечами, бредет в сторону прихожей.

Крики женщины превращаются в сплошной вой. Она воет. Она хрипит от боли.

– Костя… – Пилотка всхлипывает, – Костя… Ну пожалуйста! Быстрей! Пошли к ней!

Иссеченная осколками стена прихожей. Проем, ведущий в зал, выглядит совсем не таким, каким он его видел в последний раз. Выбитый со своего места дверной косяк свешивается лохмотьями. Оттуда – из зала – видны отблески горящего пламени. Он чувствует запах обугливающейся полированной мебели и плавящейся пластмассы. И еще один. Запах паленого волоса и подгорающего мяса.