Кровавая шутка
Шрифт:
Что же все-таки предпринять? После долгих размышлений Рабинович решил обратиться за советом к еврейскому раввину.
Осторожно стал расспрашивать хозяина, кто исполняет в этом городе обязанности раввина и что он за человек.
Давид Шапиро сообщил ему, что в городе имеется несколько раввинов, но особенно расхвалил одного, пользующегося исключительным авторитетом во всех слоях местного еврейского населения. Это человек чрезвычайно сведущий не только в вопросах еврейской веры, но светски образованный. К нему приходят за советом, за разъяснениями спорных вопросов
К нему-то Рабинович и направлялся в это прекрасное утро.
Просторная комната, в которую попал Рабинович, была полна людей и очень напоминала бы приемную врача, если бы в ней не было так шумно. Все говорили одновременно, волновались, жестикулировали.
Запаса еврейских слов, приобретенного Рабиновичем за зиму в семье Шапиро, было достаточно для того, чтобы понять, что речь идет все о том же убитом Володьке...
– Несчастье, навет, погром!
Эти слова чаще всего повторялись в разговоре.
Рабинович понял их волнение. Еще только накануне он прочел несколько статей в черносотенных газетах, почти открыто призывавших к расправе с евреями, к мести за пролитую ими невинную кровь несчастного Володи... Об этом шла речь в приемной раввина. Рабинович удивлялся тому, что все эти люди говорят так быстро - "тысяча слов в минуту" - и все же понимают друг друга...
"Люди-мухи, - подумал он.
– Жужжат, как мухи, слабы, как мухи, и, словно мух, их можно, кажется, разогнать одним зычным окриком, одним движением руки..."
Вдруг все смолкли и, как один, встали, глядя с исключительным уважением на человека, появившегося в дверях.
То был человек невысокого роста, средних лет, с моложавым лицом и очень большими черными глазами. Одетый по-светски, если не считать длиннополого сюртука, он производил очень внушительное впечатление.
Это был раввин.
Рабинович пришел к раввину с заранее выработанным планом действий. Он решил было рассказать историю "своего близкого товарища" - христианина, влюбившегося в еврейскую девушку. Девушка не может и не хочет креститься, и влюбленному "товарищу" остается только один путь: перейти в иудейство. И вот он, Рабинович, как поверенный этого самого "товарища", пришел узнать кое-какие подробности, познакомиться поближе с догматами иудейской веры, так как "товарищ" плоховато осведомлен обо всем этом и вообще не принадлежит к числу горячо верующих...
Так приготовился действовать Рабинович. Но, переступив порог кабинета и оставшись с глазу на глаз с раввином, он почувствовал, что имеет дело с человеком, которому можно доверять, с которым вся эта сомнительная дипломатия бессмысленна. И Рабинович рассказал напрямик всю правду о себе, не упомянув только о том, что живет под еврейской фамилией. Раввин спокойно слушал, дал Рабиновичу высказаться и, когда тот кончил, сказал со вздохом:
– Я не стану спрашивать у вас, кто вы и кто эта девушка. Поскольку вы сами этого не говорите, постольку это, очевидно, тайна... Должен вам сказать, что я, к глубокому сожалению, ничем не могу помочь вам и совета для вас
Рабинович насторожился: "Жаль?"
– Мне очень жаль вас!
– повторил раввин.
– В этом государстве мытарствуют шесть миллионов евреев. Вся страна ломает себе голову над вопросом: как от них избавиться? А вы хотите стать одним из этих несчастных, загнанных и презираемыx... Вы хотите положить начало седьмому миллиону мучеников?
Рабинович был ошеломлен: и самые слова, и спокойный тон, и великолепный русский язык, на котором было сказано все это, произвели на него совершенно неожиданное впечатление...
Раввин как бы угадал мысли своего собеседника.
– Вы удивлены, что я, раввин, говорю вам такие вещи? Но я думаю, что это долг каждого духовного лица. Мы обязаны предупреждать всех, кто приходит к нам с намерением подобного рода...
– Но ведь я говорил вам о том, что побудило меня обратиться к вам! сказал Рабинович, покраснев.
– Я... люблю и любим! Другого пути для меня нет...
– Основание слишком слабое для такого шага! Мы, например, относимся одинаково к ренегату, перешедшему в другую веру ради диплома, "правожительства" или женщины... Разумеется, последний стимул кажется нам более уважительным, психологический момент здесь глубже, но... компромисс остается компромиссом...
После короткой паузы раввин продолжал:
– Я не говорю о вере как о таковой. Вера по нынешним временам вообще слабовата... И у ваших, и у наших! Я говорю о народе: можете ли вы, положа руку на сердце, сказать себе самому, что вы не делаете никакой разницы между русским и евреем?
– Для меня это все равно!
– горячо перебил Рабинович.
– Девушку, о которой я вам говорил, я люблю настолько сильно, что для меня не может существовать такого препятствия! Ничего другого я и знать не хочу!..
– Охотно верю и сочувствую! Любовь, конечно, чувство, не знающее преград и расовых различий. Но я вам, молодой человек, должен все же сказать, что, согласно нашей поговорке, "нельзя любить жену, если не любишь всей ее семьи"... А у нас, знаете, "семья" не из тех, что пользуется любовью, и особенно в последнее время! Вот взгляните, до чего мы дожили!
– с горькой усмешкой сказал раввин и протянул Рабиновичу погромный листок, в котором на видном месте красовалась статья под энергичным заголовком:
"Кровь за кровь!.."
Рабинович взглянул на листок и заметил:
– Это я читал еще вчера... Не подлежит никакому сомнению, что статья эта принадлежит перу человека, утратившего все остатки совести и порядочности! И я не верю, чтобы нашелся хоть один приличный христианин, которого не стошнило бы от подобных писаний, который не понял бы, что все это отвратительная ложь...
– И все же можно найти не одну тысячу русских, которые верят в эту галиматью. Скажите: вы, как честный человек, можете ли утверждать, что у вас у самого ни разу не мелькнула такая мысль: а может быть, это и правда?..