Кровавая звезда
Шрифт:
— Ваше Величество, я знаю человека, достойного быть при Цесаревиче.
— Любопытно, в кого ты метишь.
— Вам он известен с лучшей стороны: я разумею Риттера.
— Представь, я сам о нем думал. Но прежде изволь поправиться. Прощай.
В середине коридора Государю послышалось пение. Нежные голоса выводили:
Боже, Царя храни. Сильный, державный Царствуй на славу нам.Николай Павлович, улыбаясь,
Николай Павлович поднял его и положил на пюпитр.
— Дети, вы хорошо поете. Но помните: гимн это народная молитва и петь его можно не каждый день.
В кабинете дожидался граф Бенкендорф.
Хмурясь, перелистывал Государь бумаги. Перо скрипело, сыпался песок.
— Скажи, Александр Христофорыч, по какому случаю начали бывать у меня в гостях черти и жиды? Мне это не нравится. Навел ты справки?
— Навел, Ваше Величество. Все документы проверены. Только…
— Что?
— В городе весьма неблагополучно. Начинают ходить анонимные пасквили, ругательные дипломы. И все из голландского посольства.
— Вот видишь, Александр Христофорыч. А нас обвиняют в строгости. Необходимо выслать как можно скорее этого шута.
Над Петербургом туманился зимний полдень. Риттер сидел у Пушкина. Тишину прервало хлопанье отдаленной двери. Вот детский смех, звон посуды; опять дверь хлопнула, и все стихло.
Хозяин, крутя бакенбарды, беседовал с гостем.
— Нет, нет, Карл Оттович, напрасно вы беспокоитесь. Ни о каких поединках и речи не было. Скажите лучше, что ваши квартеты?
— Увы: без Мердера все прахом пошло. Заменить его вызвался мой жилец и начал являться с флейтой. Сначала все было прекрасно; вдруг Львов стал глохнуть на оба уха. Через неделю ослеп Зигфрид.
— И вы похудели, Карл Оттович.
— Головные боли.
Взглянув на часы, Риттер встал. — Прощайте.
Пушкин подошел к окну. Он видел Риттера в бобровой бекеше, взвод Преображенцев, карету с ливрейным лакеем на запятках, собаку, двух мастеровых. Вдруг чьи-то руки закрыли ему лицо. Он снял одну и, нежно целуя, молвил:
— Женка, не шали.
В этот четверг Государь по обычаю вышел на утреннюю прогулку.
Бодро выступал Николай Павлович вдоль Дворцовой площади. Морозный ветерок щипался, заигрывал, развевал шинель. Столица пробуждалась. Издали катился отрывистый грохот барабанов; пели рожки; раздавалась военная команда.
С Невского Государь своротил на Мойку. Швейцар у подъезда низко кланялся.
— Что Пушкин, лучше ему? — Так точно, Ваше Величество.
Короткий день догорел незаметно. Друзья навещали Пушкина. Приходили двое приятелей, князь Вяземский и Тургенев, заехал с лекций Плетнев, остался обедать Василий Андреич Жуковский. В передней сменяют один другого лицеисты, студенты, светские знакомые; понаведался с черного хода и гробовщик.
К вечеру Пушкин задремал и очнулся ночью. Красноватые отблески свечи тускло бродили по книжным полкам, и Александру Сергеичу пришло на память, как в Сарове
Не вспоминался Забвенный. Теснились в памяти лицейские проказы, Дельвиг в очках, локоны Анны Петровны, шампанское, устрицы, толстая сводня, тройка, семерка, туз.
Цели нет передо мною, Сердце пусто, празден ум И томит меня тоскою Однозвучный жизни шум.На столике бронзовая чернильница со статуеткой Ганнибала. Пушкину почудилось, будто арап шевельнулся. Да, да! Вот закраснелось на нем одеяние Мефистофеля; курчавятся жесткие волосы; зубы сверкают.
— Покаялся ли ты?
Александр Сергеич кивнул.
— Напрасно. Сын Марии не простит «Гаврилиады».
Пушкин со стоном очнулся. Над ним наклонился Даль.
— Бредишь опять?
Император Николай Павлович был не в духе. Его тревожили события этой зимы, всеобщий упадок, распущенность, вольнодумство. И, полон суровой грусти, присев у камина, он сумрачно слушал журчащий доклад Жуковского.
— Итак, во исполнение воли Вашего Величества, генерал Дубельт и я отделили сомнительные бумаги в архиве Пушкина. Мы взяли…
— Что было в этих бумагах?
— Шалости пера… остроты, касательно форм правления… шутки о духовных и светских лицах.
Они у тебя?
Со мною, Ваше Величество.
Склонясь под строгими взорами Государя, Василий Андреич торопливо выложил связку исписанных листков. Император скомкал их и швырнул в камин. Пламя вспыхнуло.
— Передай Дубельту, что я прочел эти бумаги. А теперь о заграничном путешествии. С Наследником поедешь ты и Карл Риттер.
— Он болен, Ваше Величество.
— Как болен? Это что еще за новости? О ком ни спроси: тот умер, тот ранен, тот ослеп. Отчего Риттер болен?
— Не знаю, Государь. Мне говорил его жилец, барон…
— Какой барон? Тот Мефистофель с Юдифью? Он разве не выслан?
— Ваше Величество, мне ничего не известно. Если прикажете, я съезжу и постараюсь узнать.
— Ступай.
Василий Андреич проворно вышел. За ним, поджимая хвост, выбежала царская собака.
Государь, тяжело дыша, сдвигая брови, выбивал пальцами марш.