Кровавая звезда
Шрифт:
Тайному советнику и обоим графам сделалось не по себе; на лицо Наследника легли тени. Голландец, между тем, как ни в чем не бывало, отомкнул бронзовую дверь.
— Имею честь представить Вашему Высочеству дворец Наполеона в том виде, как существовал он на Эльбе. Вот статуя императора.
Все подошли к колоссальному изваянию.
— Изумительно, — прищурясь молвил Жуковский. — Какая красота! Воистину муж рока.
Наследник зевнул.
— Ах, Василий Андхеич, ну пхаво же, я не вижу тут ничего великого. Главная обязанность монахха — заботиться о счастии подданных.
— Да будет мне позволено согласиться с мудрейшими словами Его Высочества, — заметил барон. — Будущее оправдает их истину.
Василий Андреич опять смутился. В речах и поведении голландца сквозило нечто неуловимо нахальное, похожее на дерзость. Правда, барон изысканно вежлив; при этом, как иностранец, и не обязан знать тонкостей петербургского этикета, но так ли держатся с коронованными особами?
Молчание. Легко скользнув по паркету между тонконогими стульями в золотых вензелях, барон подскочил к витрине.
— Прошу внимания Вашего Высочества: вот зуб Наполеона.
Оскалившись, трогал он желтую косточку на алой подушке.
— Я не желаю смотхеть подобные хеткости, — ответил сухо Наследник. — Василий Андхеич, вехнемся в замок.
Цесаревич шагнул за порог и вдруг остановился.
Он увидел себя среди восточных тканей и ковров. Благоухают в коралловых вазах багряные плоды; на столе пламенеют рубиновые бокалы. У дивана девушка в серьгах и запястьях. Из-под кроваво-красной повязки змеится тяжелая черная коса. Вспыхнувший взор отразился в холодных глазах наследника и оживил его безогненную северную красу.
Барон торжественно выступил вперед.
— Позвольте, Ваше Императорское Высочество, представить дочь мою.
Неожиданная встреча с баронессой Гетой мгновенно изменила капризный нрав Александра.
Не только юноша Толстой, даже Василий Андреич, тайный советник и прославленный поэт, пленился красавицей. Вечером, после ужина, он прочитал ей элегию в духе Шиллера. Стихи однако успеха не имели. Баронесса дала понять, что любимый поэт ее Генрих Гейне. — «Шиллер язычник, тогда как в поэзии Гейне свободное новое христианство». С мнением дочери согласился барон. — «Добродетель и порок во многом схожи; потомству предстоит решить, не близнецы ли они», — любезно пояснил дипломат озадаченному поэту.
Один Виельгорский безмолвствовал. Избегая разговоров, он от Наследника не отходил ни на шаг.
Наутро после завтрака Александр с баронессой вышли в парк; сопровождал их Виельгорский. Внезапно Цесаревич обернулся.
— Жозеф, сходи, пожалуйста, за моим платком.
Молча граф подал Наследнику свой платок. Александр вспыхнул.
— Сейчас же поди.
Виельгорский кивнул подбежавшему лакею и приказал принести платок для Его Высочества.
— Духак, — сказал Александр, злыми глазами глядя в глаза Жозефу. Они прошли еще несколько шагов. Вдруг Цесаревич со слезами обнял Виельгорского.
— Жозеф, не сехдись и оставь меня.
На террасе Жуковский набрасывал вид парка в дорожный альбом.
— Разумеется, аристократия отжила. Смысл ее утрачен. Теперь надо только быть честным и помнить, что все мы братья. Не правда ли, Василий Андреич?
— Совершенная правда, граф. Опять карандаш сломался. Апостолы не имели гербов. Попробую тушью.
Барон приподнял бокал.
— Отрадно слышать здравые суждения от цвета русского дворянства. Конечно, в идеальной трудовой семье сословия сольются. Равенство есть высшая справедливость.
Алексис захлопал в ладоши и чокнулся с бароном.
— А я с этим не согласен, — возразил Жозеф, подымаясь на террасу. — Аристократия — соль земли. Без нее наступит темное владычество незаконных детей культуры.
Внезапно Виельгорский, смутясь, замолчал. Смутились и оба его спутника. Василий Андреич закрыл свой альбом и удалился. Толстой, сбежав по ступеням, исчез в цветнике.
— Что с ними случилось, граф?
— Так… Вышла неловкость…
— Однако?
— Тут нет секрета. Дело в том, что Жуковский незаконный сын, а матерью Толстого была побочная дочь одного вельможи.
Барон хохотал.
— Какой пустяк! Просвещенным людям смешно считаться с такими предрассудками, как законное рождение и церковный брак. Сам антихрист должен быть незаконным сыном. И даже, с вашего позволения, милейший граф…
— Милейший барон, я прошу вас не продолжать.
— Вы меня поняли, хе-хе. Не будем спорить. Чокнемся за русского царя.
— Вы слишком любезны. Я тост принимаю, но чокаться не буду.
— Почему?
— Потому что это священный тост.
Барон моргал, скаля зубы. Вдруг он вскочил.
— Бог мой, я не отдал вам письма. Вот оно. Привез его какой-то музыкант или учитель, похожий на журавля.
Виельгорский сорвал печать.
— Письмо от отца. Меня вызывают в Рим. Где этот приезжий?
— Я предложил ему отдохнуть. Он знает Жуковского.
— Еще бы. Ведь это наш общий знакомый. Его фамилия Гоголь.
Жозеф и Гоголь уехали в тот же день. Василий Андреич долго колебался, отпустить ли Виельгорского. Сомнения разрешил барон. Положим, оставлять Наследника неудобно, но ведь и прямого запрета к тому нет; между тем, старый граф вряд ли вызовет сына по пустякам. Итак, Виельгорского обязали вернуться под утро; еще через день русским гостям предстоит покинуть Сан-Донато.
Не успела коляска умчать черноглазого изящного Жозефа со сгорбленным подле длинноволосым усталым Гоголем, как наставник уже почувствовал легкое беспокойство. За ужином он мало кушал и был рассеян.
Напрасно Гета декламировала Барбье и Гейне, напрасно распевала куплеты Жака Оффенбаха: тревога Василия Андреича росла. Всю ночь ему снился Государь, разгневанный, грозный, неумолимый; стекла звенели от мощных раскатов сурового голоса.
Ночью на самом деле была гроза. Парк и лужайки блистали в живых алмазах; на разные голоса завывали в зверинце хищники; орел, ожидая подачки, кружился над цветником. Один Василий Андреич был хмур и бледен.