Кровавое Благодаренье

Большаков Валерий Петрович

— Все равно, — негромко пробурчал Гайдай, — такое ощущение, что пахнет гарью.

— Ой, лучше не напоминай! — Нина Павловна нервно передернула плечами.

Я обнял затихшую Риту, Инна прижалась сама.

— Тяжело здесь, — вытолкнула Дворская.

— Товарищи! — бодрый голос торопливо шагавшего Синицына словно развеял морок. — Самолет в Лос-Анджелес вылетает или вечером, или утром! Есть предложение переночевать в отеле «Хилтон», а завтра, на свежую голову…

— А лететь долго? — перебил его голос из толпы.

— Пять с половиной часов.

—

Ну, тогда конечно…

— Остаемся! Остаемся!

— И правильно! — оживилась Рита. — Летели столько… У меня уже голова раскалывается! А тут еще пять часов лёту…

— А давайте, когда обратно соберемся, в Хабаровск вылетим? — загорелась Аня Самохина. — Потом до Москвы… И выйдет у нас кругосветное путешествие!

— Нет уж! — решительно отрезала Проклова, еще не злоупотреблявшая пластикой. — Хочешь, чтобы я чокнулась в этих самолетах? Меня до сих пор мутит…

— Товарищи, не отстаем! — донесся зовущий голос Синицына.

— Игорь Елисеевич в своем репертуаре! — хихикнула Терентьева, явно злоупотребившая. А то уж больно шикарна…

— Он как экскурсовод! — жизнерадостно подхватила Гусева. — Или старший пионервожатый!

Харатьян глянул на нее с умиленной улыбкой.

— Заметил, — шепнула Рита, — как Димка на «Алису» смотрит?

— Как сладкоежка на пирожное, — ответил я с серьезным лицом.

Инна прыснула в ладошку, а моя «главная жена» рассеянно улыбнулась.

— Пусть у них всё получится, — загадала она желание. — Оба такие романтики…

— Пусть! — согласился я.

Режим «Чего изволите?» продолжал действовать — границу мы пересекли так же, как консульский отдел — мимоходом. Поволокли ручную кладь под новеньким стеклянным куполом, отражавшим и множившим голоса, шаги, дробный шорох чемоданных колесиков.

На стоянке нас ждал трехосный автобус «Пульман» с длиннущим салоном — киношники не заполнили его и на треть. Толстый негр за рулем выпучил глаза, повращал белками, пугая иностранок, передернул рычаг…

Автобус тронулся, и величественно, будто отплывающий корабль, покинул аэропорт. Я, как все, глядел в окно, но словно через некие скептические фильтры. Нью-Йорк оставил по себе недобрую память, так что мне было интересней не глазеть, а высматривать «революционные» приметы.

Целые толпы копов на улицах, причем в «брониках», касках и с карабинами «Кольт М4», были ожидаемы. Однако мне стал любопытен странный маршрут, по которому наш веселый шофер вел громадный «Пульман». Будь он таксистом, я бы заподозрил, что «кэбмен» накручивает километры, дабы вытрясти из пассажира лишнюю десятку. Только все же оплачено!

Чего же черный клоун петли вьет? То на улочки Куинса заедет, то обратно на Бруклин возвращается, удлиняя прямой путь втрое?

Делиться своими подозрениями с Ритой я не стал, но решил, что дело, скорее всего, в закрытых, блокированных районах, где у нацгвардейцев очередная акция. Или, быть может, автобусникам запретили проезд по местам пожарищ, по разграбленным кварталам? Видывал я такие в Интерсети, видывал…

Витрины разбиты, из окон дым,

догорают перевернутые автомобили, вся улица завалена битыми телевизорами, разорванными пачками чипсов, россыпями банок с колой… Ветер гоняет мусор, надувает пластиковые пакеты, а черномазые личности, натянув капюшоны, снуют туда-сюда, растаскивают то, что не стяжали раньше, и гадят там, где еще не навалено.

Деволюция.

— Машин мало, — решился сказать я.

— Боятся, наверное, — Рита на секундочку отвернулась от окна, и сказала ласково: — А ты чего, боягуз? Всё будет хорошо, вот увидишь!

— Аллес капут… — пробурчал я.

Автобус пересек Ист-Ривер по Бруклинскому мосту, и выехал на Манхэттен. Ни единой пробки…

Полицейские машины сновали во всех направлениях, иногда под цветомузыку мигалок и вой сирен, а порой в компании «Хаммеров» Национальной гвардии — из верхних лючков широченных джипов выглядывали бойцы, цеплявшиеся за пулеметы.

Легковушки появлялись редко — они или мчались, как перепуганные тараканы, или еле тащились. Огромный мегаполис замер в страхе, выжидая.

Тротуары тоже напрягали — пустынные, не запруженные толпами народу. Стеклянные стены небоскребов рябили листами фанеры, стыдливо прикрывавшими зияния, а в узких переулках-ущельях копились безобразные свалки. Витрины кое-где уцелели — их прикрыли мешками с песком или дощатыми щитами. Говорят, торгаши сами рядились в ополченцев, сбивались в отряды самозащиты, лишь бы уберечь свои лавки от грабителей и вандалов.

Подгнило «Большое яблоко»…

А «Пульман» грузно вывернул на Авеню Америк, и подкатил к огромному «Хилтону Мидтаун». Вход в отель был оцеплен полицией — копы толклись, покачивая черными щитами с белыми трафаретами «SHERIFF».

— Весело у них тут! — оскалился Боярский.

— Леня… — Нина Павловна тревожно заозиралась. — А, может… ну ее, эту Америку? Может, до дому? А?

— Ни. За. Что! — раздельно и яростно выразился Гайдай. — Без «Оскара» я не вернусь!

И гордо удалился к ресепшену, вышагивая, как оживший циркуль. А в гулком фойе гремел голос Элвиса Пресли, звуча проникновенной издевкой:

America!… America!…

God shed His grace on thee…

And crowned thy good with brotherhood

From sea to shining sea…

Тот же день, позже

США, Аризона, окрестности Юмы

Захолустье… Анус мира…

Здесь всегда палит солнце, а о дожде местные чахлые злаки даже не мечтают. Вокруг Юмы песка, и того мало — тутошняя пустыня вздыблена скалами, но не теми, что привыкла видеть Синти — величественными останцами, памятникам самим себе, а несуразными наплывами причудливых форм и расцветок — от грязной охры до бурых и серовато-лиловых тонов.