Кровавое евангелие

Роллинс Джеймс

Как же сильно я пал…

Рун опустил глаза. Картина о величии судьбы Лазаря помогла ему найти главное для него в шуме и гаме этого храма с хорошо отражающими звук стенами.

— Чудесно, ты согласен? — Григорий обвел рукой это грандиозное строение, вызванное им к жизни.

— Мозаичные панно просто великолепны, — согласилась Эрин, выступая впереди него и, закинув голову, внимательно осматривая все вокруг.

— Да, это точно.

Григорий несколько раз хлопнул в ладоши. В проходе и в нишах возникли какие-то непонятные фигуры —

и сразу же засуетились.

Снова внимательно осмотрев внутренность храма, Рун отметил, что ни у кого из тех, кто появился по сигналу Григория, не прослушивалось сердцебиения; большинство из них были похожи на их шофера, такие же молодые лицом, но очень старые по годам. Это были стригои, заключившие договор с Григорием, которого они признали своим священником, создав тем самым искаженную копию Ордена сангвинистов на русской земле.

По приказу Григория туристов, находившихся в храме, вытолкали за двери, которые с глухим звуком захлопнулись и закрылись за ними на засов. Через несколько минут в храме можно было слышать биение всего лишь двух сердец.

Кроме Руна и его спутников, в церкви остались пятьдесят последователей Григория: мужчины, женщины и дети, которых он обратил в свою темную паству и обрек навечно балансировать между спасением души и обречением на вечные муки. Они не были такими же жестокими и дикими, как большинство стригоев, но и не тянулись к святости, подобно сангвинистам.

Новая тень тьмы была впущена в мир руками Григория.

В неф внесли деревянные лавки и поставили их так, чтобы сидевшие на них видели перед собой алтарь. Электрическое освещение было выключено, свет давали только длинные желтые восковые свечи. Летний запах меда хоть как-то смягчал острую вонь, сопутствующую этой мрачной пастве.

Эрин с Джорданом стояли рядом с Руном за скамьями. Стоун тяжело переступал с ноги на ногу, как боксер, ожидающий атаку в любой момент. Эрин внимательно рассматривала одно за другим эти фантастически красивые мозаичные панно. Даже здесь они оба ясно демонстрировали свое перевоплощение в порученные им роли: он — Муж-Воитель, она — Женщина, умудренная Знанием.

Рун, исполняя собственную роль, держался между ними и паствой Григория. Рыцарь Христов. Но его голова шла кругом от того, что все здесь делается неправильно, от того, как образы святых взирали вниз на нечестивую паству Распутина.

В сопровождении юных псаломщиков Григорий величавой поступью взошел на алтарь по лестнице из черного мрамора. По обеим сторонам его пути стояли витиеватые кроваво-красные колонны, освещенные пламенем высоких свечей. За его плечами догорали последние лучи уходящего дня, их неяркий оранжевый свет, проникая сквозь высоко расположенные окна, падал на мозаичную картину, изображавшую Христа, потчующего апостолов хлебом и вином, и ангелов, взирающих на трапезу сверху.

Григорий произносил нараспев свою мрачную мессу. Хор тянул древние русские молитвы, чистые голоса взлетали под самый купол. Ритм и тональность были такими, каких обычные люди никогда не слышали и никогда не могли бы повторить.

Под конец чьи-то

руки подвели Руна и его спутников к скамье. Он послушно шел, все еще будучи не в силах постичь всю глубинную неправедность этого спектакля.

Вдруг теплая рука коснулась его обнаженного запястья.

— Рун? — прошептал чей-то голос.

Корца обернулся и посмотрел в глаза Эрин, в которых застыл вопрос. Естественность и человечность этих глаз помогли ему вернуться к действительности.

— Вы в порядке? — склонив к нему голову, спросила она, как только они сели на лавку.

Рун, положив свою ладонь на ее руку, закрыв глаза и плотно сжав веки, слушал, как бьется ее сердце, предпочитая эти звуки дурацкой музыке, льющейся с амвона. Звука одного истинного сердцебиения было достаточно, чтобы найти в себе мужество защищать все это до конца.

Пение прекратилось. В церкви воцарилась тишина, слышалось лишь сердцебиение людей. Затем Григорий, подняв высоко золотую чашу, вызвал каждого к себе для причащения. Его приверженцы, заполнив пространство перед алтарем, вкушали отпущенные им порции вина, их подошвы мягко шлепали по мраморному полу. Рун вместе с Эрин и Джорданом оставались на своих местах.

Когда освященный напиток касался губ причащающихся, из их рта поднимался дым, будто они только что вдохнули огонь. С такими нечистыми телами принятие Христовой любви, даже в столь бледном варианте, который был в состоянии предложить Григорий, заставляло его паству стонать, как в агонии.

У Эрин сжалось и забилось чаще сердце — от жалости и сострадания, в особенности к тем, кто выглядел детьми.

Рун смотрел на маленькую девочку, которой по меркам человеческой жизни было бы лет десять или одиннадцать; она отошла в сторону, ее обожженные губы распухли, каждый вздох сопровождался мучительным жалобным стоном. Она подошла к своему месту на лавке и, встав на колени, склонила голову в молитве.

Так вот он какой, этот Григорий, величайший злодей, обращающий в свою веру молодых. Ведь, делая это, он крадет их души и навсегда делает для них невозможным приобщение к любви Христа.

Размышления Руна прервал голос Григория:

— А сейчас, Рун, ты тоже можешь причаститься.

Корца не сдвинулся с места, не желая принимать нечестивое питье в свое тело.

— Не буду.

Григорий щелкнул пальцами, и группа его прихожан моментально окружила Руна и его спутников, которые сразу почувствовали мерзкий запах их немытых тел, вина и горелой плоти.

— Это мое условие, Рун, — прозвучал в притихшем храме трубный голос Григория. — Так что пользуйся моим гостеприимством. Испей святого вина. Только после этого я стану тебя слушать.

— А если я откажусь?

— Дети мои не покинут этот храм голодными.

Прихожане подступили ближе.

Сердце Эрин бешено колотилось. Ладони Джордана сжались в кулаки.

Лицо Григория расплылось в отеческой улыбке.

— А твои спутники вроде намерены драться или я ошибаюсь? Смерть их не будет легкой. Этот парень солдат, верно? Я бы даже не побоялся назвать его воителем.