Кровавый шабаш

Атеев Алексей Григорьевич

— А вы бы смогли опознать Семиградскую? — спросил Дымов. Женя поспешно достала из сумочки фотографию группы, в которой учились обе девушки.

Никитин неуверенно взял снимок, разглядывая лица.

— Вот эта. — Он ткнул грязноватым ногтем в карточку.

— А еще кого-нибудь вы на этом снимке узнаете? — спросила Женя.

Никитин снова впился глазами в фотокарточку. На его физиономии было написано исключительное рвение.

— Как будто вот эта тут изредка бывала. — Участковый указал на одну из девушек.

— Вержбицкая, — заметила Женя.

— Ты когда последний

раз видел эту Наташу? — спросил майор.

— Давненько, еще в мае.

— Когда именно? В какой день?

— Двадцать второго, — уверенно заявил он.

— Откуда такая точность? — скептически поинтересовался майор.

— У Нинки моей день рождения, — пояснил участковый. — Днем я Наташку встретил возле магазина, поздоровался… А вечером к теще пошли всей семьей. Больше не видел с тех пор.

— А эта, вторая?.. — Дымов указал на снимок.

— Всего раз-то и видел. Подъезжала на роскошной тачке — кажется, «БМВ». Сама за рулем. При ней «быки». Двое. Крутая.

— Она тоже из этой компании?

— Не похоже. Скорее выглядела как хозяйка. Хотя кто знает. Видная баба, поэтому и обратил на нее внимание.

— Наташа Семиградская здесь обитала? — осторожно спросила Женя.

Никитин задумался.

— Нет, — наконец произнес он. — Хотя прописана в пятьдесят шестой, постоянно здесь не жила. Приходила время от времени. С клиентами или так. Иногда оставалась ночевать.

— Давно действует это гнездышко? — спросил Буянов.

— Примерно год.

— Год?! И все это время ты молчал?! Ну, Никитин, готовься.

— К чему, Николай Степанович? — уныло спросил участковый.

— Неужели не понимаешь? К оргвыводам, естественно.

— Я только одного не понимаю, — с тоскливым недоумением вымолвил Буянов. — Как же это получается? У нас есть человек, занимающийся вопросами проституции, всем известный Валеев. А он куда смотрит? Никитин утверждает, что информировал… Или уж совсем все прогнило? Погрязли в коррупции, как твердит пресса. Неужели и Альберт на содержании у мафии? Если это так, то я, значит, ничего не понимаю в людях, а посему пора отправляться на пенсию.

— Погоди, Николай Степанович. Чего рубить сгоряча. Нужно разобраться, — сказал Дымов.

— Разберемся, конечно. Хотя, по-моему, все и так ясно. Если участковый действительно сигнализировал, а врать, как я понимаю, ему невыгодно, тогда налицо должностное преступление, в лучшем случае — халатность.

— Как бы там ни было, но многое становится ясным, — заметил Дымов, видимо желая прекратить неприятный разговор.

— Что же именно тебе ясно?

— Строится логическая цепочка.

— Ну давай, излагай.

— Допустим, Вержбицкая вовсе не убита, а инсценировала собственную смерть, подставив вместо себя другую девушку, внешне похожую на нее.

— А зачем?

— Причин может быть много. Самая главная, как я полагаю, — боязнь привлечь к себе внимание органов. А так — ее убивают, и спросить не с кого. Чиста. Можно начинать новую жизнь. Сначала она инсценирует собственную смерть, потом начинает устранять врагов, конкурентов, не знаю уж там кого… Участковый утверждает: этот притон находится под покровительством Шакала. Значит, и Вержбицкая,

следуя логике, человек Шакала. А если допустить, что между ней и Шакалом идет борьба за власть? Вот Белова говорит, что Вержбицкая властная, упорная и без моральных устоев. — Дымов посмотрел на Женю, словно ожидая от нее подтверждения.

— Ясно одно, — резюмировал майор, — нужно выяснять, кого же все-таки убили — Вержбицкую или Семиградскую? И от этого плясать. И все же мне непонятно главное. При чем тут вся эта чертовщина? Хотят сбить нас с толку? Но не таким же причудливым способом? Сатанисты, черная месса какая-то… Для чего?!

— Разрешите мне сказать? — вмешалась Женя.

— Валяй.

— Получается все вполне логично. У Верж-бицкой план своей мнимой гибели возник не вчера. Она тщательно к нему подготовилась. Сначала выдавала себя за подругу, потом поселила эту подругу в собственной квартире, а сама переехала сюда… — Женя запнулась. — А главное — видеокассета!

— А что кассета? — встрепенулся майор.

— Именно она и является основным доказательством! Мы думаем, что на ней снята Верж-бицкая, а на самом деле — Семиградская! Нужно просто-напросто провести опознание. Пригласить хотя бы даму из пединститута. Ведь она знала обеих и без труда разберется, кто есть кто. И убийство этого сутенера Давыдова становится понятным. Именно он делал съемку, он — главный свидетель, поэтому его и убили.

— Но зачем притащили на кладбище, зачем отрезали голову? При чем тут сторож? Словом, вопросы, вопросы… Будем разбираться, а пока по домам, время уже позднее. И вот еще что. Я, может быть, был излишне груб по отношению к тебе, но тем не менее настаиваю, чтобы ты ничего не предпринимала без моих указаний. Сиди дома, не спускай глаз с Кавалеро-вой. Это твое задание.

…А РЯДОМ РЫЩЕТ СМЕРТЬ

Дом, в котором жила Женя Белова, был обычной пятиэтажкой, без лифта, постройки пятидесятых годов.

Он долго изучал в подзорную трубу обитателей подъезда. Жили в нем люди в основном престарелые, а те немногие, кто пока еще трудился, уходили на работу рано утром. В будние дни дом прямо-таки вымирал. Объяснялось это тем, что основная масса пенсионеров была на своих садовых участках.

У него оставалась всего одна попытка. Последняя! Если и на этот раз сорвется… Он понимал: кара окажется ужасной. Поэтому оставалось тщательно готовиться и надеяться на удачу. Все, казалось, продумано до мелочей, осталось только начать.

В последний месяц жизнь его резко переменилась. Иногда, особенно по ночам, в бессонницу, неожиданно наступало нечто вроде просветления. Он вдруг осознавал, что живет и действует, ведомый чужой жестокой и неумолимой волей. В такие минуты привычная уверенность на мгновение сменялась отчаянием, ужасом от содеянного, а главное, чувством безвыходности, отчего хотелось тут же залезть в петлю. Но это чувство быстро проходило, словно тот, кто контролировал его разум, стряхивал с себя оцепенение и снова вел к поставленной цели. В такие минуты он ощущал незримый, но мощный толчок, и все вновь становилось ясным и очевидным, а чувство отчаяния сменялось умиротворяющим расслабленным сном.