Кровью омытые. Борис и Глеб
Шрифт:
В мае в дивном цветении степь. Будто искусные руки восточных мастериц прикоснулись к ней разными нитями, расшили ее узорами чудными. С высоты седла Булан не степью любуется. Далеко вперед ушли конные тумены, скрипят колеса кибиток, гонят табунщики косяки, ржут кони, и ревут стада. А позади, прикрывая улусы в движении, следует последняя тысяча орды хана Булана. Поодаль от Булана едет охрана хана, его верная сотня.
Опустив голову на грудь, Булан задумался. Боняк покинет свое становище и поведет орду еще не скоро. Это произойдет не раньше, чем
Тогда орда Боняка вырвется из придонья и словно камень, пущенный из пращи, пронесется по землям Урусии. А он, Булан, сделает то же на правобережье.
Орда хана Булана идет, прижимаясь к морю, и он наказал темникам двигаться этой дорогой, не заходя в глубь степи, а сам с двумя тысячниками повернул в сторону лесостепи, где начало урусских засек.
Булан щерится, пусть урусы бьют тревогу, думая, что печенеги идут на них, а когда поймут, успокоятся. Печенегам этого и надобно. Ханы дождутся, когда князю Владимиру и его воеводам надоест бросаться в степь, и тогда Боняк и Булан кинутся в Урусию.
Булан тронул коня, въехал на курган и оглядел степь. Поросшая травой, она изобилует птицей. Вон высоко потянулись лебеди, а с ближней тихой речки снялась стая уток, пролетела со свистом. Поднял Булан голову, солнце заканчивало свой дневной путь. Хан подал знак, и к нему родъехал нукер.
— Ставьте юрту, здесь ночевать буду.
Ночью полил дождь, крупный, густой, глухо забарабанил по войлочной юрте. Дождь в степи продлевает жизнь зав, выпаса делаются обильными, и по степи бродят тучные стада.
Булан прислушался. Дождь стучал ровно, без ветра и, по всему, зашел надолго. Если к утру погода установится и взойдет солнце, степь, омытая дождем, заиграет радужными каплями, запоет многими голосами, зазвенит.
Булану не спалось. Ослепительно сверкнула молния, и треснувший гром сорвался в овраг. По преданиям Булан знает, это те печенеги, какие отошли в небеса, продолжают сражаться с врагами, пускают каленые стрелы, рубятся саблями.
Молнии блистали до рассвета. Хан откинул полог, и свежий ветер ворвался в юрту. Дождь сделался реже, между облаками проглядывали звезды. Булан окликнул раба, древнего хазарина, захваченного в бою так давно, что этот раб успел позабыть свой родной язык, велел принести кумыс. Жадно выпил и тут же заснул.
Ратник из острожка десятника Савелия углубился далеко в степь. Третий день пробирался он оврагами, ужом полз в траве, редко передыхал, из кустарников наблюдал за степью.
Жизнь в острожке, постоянная готовность к появлению печенегов делала засечных ратников осторожными, чуткими и зоркими, а их нюху позавидовала бы лучшая охотничья собака.
Ратник крался, держа наготове лук. При нем не было ни копья, ни щита, только на поясе висел нож и собранный кольцо к кольцу кожаный аркан. Окидывая глазами степь, ратник убеждался, печенегов поблизости нет и можно возвращаться в острожек.
Сумерки тронули небо,
К утру он был уже в острожке, а к полудню гонец из Переяславля вез в Киев от воеводы весть, что к рубежу Киевской Руси направляется тумен хана Булана…
По всей засечной линии зажглись костры, упреждая о неприятеле…
А Булан доволен, ложную тревогу вызвали у урусов. К хану подъехал темник, поправил малахай, сказал хрипло:
— Урусы поймали ветер.
Его безбородое, лоснящееся от жира лицо расплылось в беззвучном смехе.
— Горят ли сторожевые огни, Изет? — спросил Булан.
— Костры урусов подогревают небо.
— Ха, — выдохнул Булан, — теперь, Изет, ты можешь поворачивать свой тумен туда, куда направились наши улусы. Ты прикроешь их переправу. А конязь урусов пусть ждет нас со своей дружиной или ищет в степи следы наших быстрых коней.
В Киеве тревожно. Известие о печенегах разнеслось в считанные часы. Уходили в леса смерды, а ремесленный люд из предместий спешил укрыться за городскими стенами.
Великий князь давал последние наставления воеводе Добрянке и Борису.
— Поступайте по разумению, ежели с Буланом один тумен, отрезайте его от степи, но коль ертоулы донесут, что подходят другие тумены, отходите под прикрытие переяславских стен и дожидайтесь, пока к вам подойдут другие воеводы. Почему с вами не посылаю сразу Блуда с большим полком, скажу: не верю ханам, Булан только прощупывает нас. Выждем.
— Может, и так, — согласился воевода Добрянко, — время покажет.
— Поторапливайтесь, дабы Булан вас не опередил. А у тя, Борис, с Буланом счеты. В том разе он от тя ушел, сыне. Не дай ему и ныне обхитрить тебя. Уйдет в степь, не морите коней, ворочайтесь. Степь — дом печенега, и в нем он хозяин.
Не прошла и неделя, как начали переправу там, где прежде никогда ее не делали, на днепровском разливе. Булан остерегался, что на бродах их могут настичь русичи. А здесь, где Днепр шире и полноводней, киевские воеводы не ожидают печенегов.
С вечера начали вязать легкие плоты из сухого камыша, рубили деревья, росшие дубравами, и из них получались большие плоты. На них перевозили сразу по нескольку кибиток. Конница пошла вплавь, едва взошло солнце.
Взбурлился, вспенился Днепр. Криками печенегов, ревом скота огласилась запорожская степь.