Кровью омытые. Борис и Глеб
Шрифт:
И еще хан любит хмельной мед, какой привозили печенеги из Урусии.
Но то было давно. С той поры, когда конязь Володимир встал над всеми урусскими конями, он сам повадился ходить в степь. Сейчас Володимир постарел, постарели его воеводы, хан Боняк проучит урусов.
Хазарка танцевала, а Боняк, сытно отрыгнув, умостился на кожаных подушках, уставился на танцовщицу. Она была совсем девочка и никак не походила на молодую кобылицу, какая бы вызвала вожделение хана.
Легкие движения хазарки, почти обнаженное тело с выпиравшими ребрышками и тонкими, но длинными и гибкими руками чем-то привлекали
Боняк поцокал языком, что означало музыкантам смолкнуть, а хазарке прекратить танец. В юрте установилась тишина. Хан поманил раба, стоявшего у входа в юрту.
Раб склонился в поклоне.
— Пусть они удалятся, — Боняк указал на музыкантов, — а хазарку уведи в ее юрту, пусть готовится, я приду к ней.
Великий князь сказал сыну:
— Пора проучить Булана, и это сделаешь ты, Борис. С тремя сотнями гридней отправишься в степь, отобьешь охоту у печенегов к засадам, дашь знать Булану, что ежели не уймется, я пошлю на него полки, сожгу его вежи и заставлю бежать его орду. Но я не стану с ним воевать, если он привел свои улусы как кочевник в поисках выпаса… Ты пойдешь, Борис, без воевод, с тобой будут три сотника, с ними держи совет, но делай все по своему усмотрению. Я в твои два десятка лет уже добыл себе великий стол…
Вел Борис гридней землями полян, и смерды, глядя, как проезжают одетые в броню гридни, как покачивается лес копий, довольные, говорили, что дружина идет отстаивать смердов от печенегов.
В Каневе, перед тем как выехать в степь, Борис дал отдых коням, а для гридней приказал истопить бани, какие прилепились к днепровскому берегу.
Князь с гриднями смыли дорожную пыль, вдосталь нахлестались березовыми вениками, принялись за трапезу. Поев каши с толченым салом, улеглись тут же на траве.
Летом ночи короткие, теплые, а днем земля дышала зноем.
Когда Борис пробудился, сотники давно уже были на ногах. Парамон с Симоном седлали лошадей, а Зиновий ждал, когда князь откроет глаза.
Борису сделалось неловко, что проспал, наспех вскочил, окатившись водой из бадейки, повел дружину в степь. Отдохнувшие кони шли резво. Позванивали удила, бряцало оружие. Вслед за князем хорунжий вез червленую хоругвь.
Сколько видел Борис, впереди горбилась буграми запорожская степь. В эту пору года она была покрыта густой зеленью, но позже заволнуются здесь седые ковыли.
Князь увидел, как далеко промчался табунок диких тарпанов; высоко в небе распластался орел, парил кругами, видно, его зоркие глаза разглядывали всадников…
В степи заиграл ветерок, сбил жару. Наперед ускакали ертоулы, возвращались временами с донесениями, печенегов не обнаруживали. Не было их и на порогах.
Степь раскинулась от Южного Буга до днепровской излучины. А от левого берега Днепра и до самого Дона тоже степи и тоже с курганами, протянувшимися грядой с востока на запад. Борису известно, от Дона и до Волги прежде жили хазары. Их каганат держал в данниках многие народы, в том числе и славян. Дед Бориса, князь Святослав, ходил
Печенеги дали о себе знать на третий день блуждания в степи. Они ожидали дружину за небольшим редким лесочком. И сказали сотники:
— Хоть печенегов и больше, но не станем бегством искать спасения. Пусть нас мечи рассудят!
Едва печенеги увидели дружину, как, гикая и визжа, бросились на нее. Борис не успел и сообразить, как Зиновий уже голос подал:
— Ты, Симон, охватывай печенегов с правого крыла, а ты, Парамон, с левого. Мы с князем чело держать станем. Устоим — наша победа, побежим — посекут. С Богом!
— С Богом! — подхватили гридни, выбросив наперед пики, помчались на печенегов.
Борис успел заметить, как сотники Парамон и Симон берут печенегов в клещи, а те на чело принялись давить. Борис с Зиновием всю силу первого удара на свою сотню приняли. Затрещали копья, гридни за мечи взялись. Навалились печенеги, вот-вот рассекут чело, но Зиновий шум сражения перекричал:
— Грудью недруга встречай! Княжича береги!
Окружили гридни Бориса, прикрывают от печенегов.
Но вот начал стихать напор на чело, и Борис понял, Симон и Парамон зажали клещи…
Долго рубились дружинники с печенегами, притомились воины, устали кони… Первыми не выдержали печенеги, повернулись, начали уходить в степь. Их преследовали, а когда печенеги почувствовали, что их настигают, рассыпались по степи.
Глава 11
Кому как не воеводе князя тмутараканского Яну Усмошвецу судить об опасности, которая постигнет Киевскую Русь с разладом между сыновьями Владимира Святославовича: усобица, а с ней и печенежское разорение, и, как следствие, гибель всего, что годами создавал великий князь киевский.
Эвон, уже ныне закружили вокруг Киевской Руси старые ее недруги Боняк и Булан.
Усмошвецу года за сорок перевалили, но он по-прежнему быстр и силы небычной, ударом кулака быка валил, хотя ростом и невелик.
Фамилия у воеводы от того занятия, каким его отец занимался и дед и прадед — кожу мяли и выделывали. Да и сам Ян в детстве и юности тоже кожи вычинял. Верно, от того и в богатырях ходит. А воеводой он стал от случая…
Давно это было, привел хан Боняк на Русь орду. По одну сторону Трубежа встали печенежские полки, по другую — русские. Ни те ни другие не осмеливаются реку перейти. А печенеги подзадоривают, к самой воде спускаются, саблями кривыми грозятся. Боняк коня горячит, насмехается. «Эгей! — кричит. — Конязь Володимир! Есть ли у тебя батыри, пусть любой из них с нашим побьется. А если нет такого, то идите к нам в пастухи. И тебя, конязь, переходи на эту сторону, пастухом возьмем!»
Поворотился к своим Владимир и спрашивает:
— Нет ли кого среди вас, кто б взялся биться с печенегом?
А печенежский богатырь прохаживается, рукава засучены, халат нараспашку. Смотрят гридни, дивуются и где печенеги такого великана сыскали?
Молчат гридни на вопрос князя. Тогда из ополчения вышел старик Усмошвец и ответил:
— Дозволь, княже, сыну моему меньшому постоять за честь русичей!
— А крепок ли он у тя?
— Да быка валит.
— Так кличь его.