Круги Данте
Шрифт:
Разъяренный плебс в бешенстве забрасывал камнями здание, которое было убежищем бегинов. Калитка и доски, которые раньше защищали окна, были оторваны. Через пустые проемы кое-кто бросал горящую паклю и палки. Зеленая дверь была окутана дымом, ее свежая зеленая краска покрылась пузырями, но она отражала дикий натиск. Эта сцена парализовала Данте. Его кошмар снова представал реальным перед глазами с большой изобразительной силой. Огонь и толпа. Может быть, лай собак? И снова подозрительные мысли. Как эта человеческая масса узнала, на кого надо напасть? Казалось, что зло осведомленности распространилось по Флоренции со скоростью ветра. Или был очевиден интерес кого-то, кто стоял за ними. Дикие люди, устроившие беспорядки, не были настоящим лицом цивилизованной Флоренции; это были разъяренные мясники, которые выплескивали свою ярость на нескольких преступников. Эти символические враги представляли для каждого флорентийца воплощение его ненависти и страхов. Они давили ногами человеческие останки с веселой отвагой.
На этот раз Данте не смог подавить тошноту. Его вырвало. Болезненный спазм сжал его желудок, и одновременно он хотел изрыгнуть все то, что Флоренция преподнесла ему за последние несколько дней. Он бы хотел так же избавиться от своих размышлений, сомнений, забот о том, чтобы стать снова флорентийцем, потому что не мог понять, какая разница между преступлениями, которыми он невольно занимался, и этим ужаснейшим актом поддельной справедливости.
Франческо действовал быстро. Он понял по виду нападавших, что в доме должен оставаться кто-то из бегинов. Теперь ему нужно было навести порядок и дать указания своим людям, чтобы они занялись усмирением толпы. Здесь не было и следа вооруженных сил Ландо, а ведь ему принадлежало исключительное право на насилие. Наемники, сильные и привыкшие к стычкам с врагами, более закаленные, чем эти поднявшиеся горожане, находились между толпой и домом. Они вытащили свои арбалеты, схватили шпаги и дубины и боролись с мятежниками, с их вожаками или с теми, кто не был достаточно проворным, чтобы покинуть первую линию. Они поступали с ними довольно жестоко, это было единственное, что они считали эффективным и необходимым в данном случае. Один из провокаторов попробовал выскочить вперед, по тут же получил удар палицей прямо в лицо. Он упал на колени, на лице зияла кровавая брешь там, где только что находился нос. Многие горожане остановились, открыв рты под впечатлением от увиденного, глядя на своего товарища, который хватал ртом воздух, захлебываясь кровью. Другой наемник, использовавший в качестве единственного оружия свою обутую в толстый сапог ногу, жестоко атаковал бунтовщика, оказавшегося впереди: он сильно ударил его ногой в колено. С ужасным ревом тот упал на землю, нога обвисла так, словно в ней не осталось костей. После этого солдаты, улыбаясь, пользуясь тем, что их противники немного отступили, стали целиться по толпе из арбалетов. Тут агрессивность нападавших оказалась исчерпанной, и они бежали, подхватив по пути своих покалеченных товарищей. Среди самых активных и жестоких мятежников поэт удивленно заметил в толпе очень характерный зеленый головной убор ученых. Это был однорукий и безухий человек, который расточал свой гнев на месте преступления у подножия горы Кручес.
Между тем Франческо де Кафферелли присоединился к солдатам, разрушавшим дверь. Им удалось быстро выломать ее. Сам Франческо, пройдя между клубами дыма с убийственным презрением, возглавил группу, вошедшую внутрь. Данте застыл, сидя на лошади, сильно волнуясь о судьбе Франческо и не думая больше ни о чем. Он не знал, что происходило внутри, но был уверен в том, что долгое пребывание там уменьшает им шансы на выживание. Скоро из дымившегося проема выскочила человеческая фигура. К облегчению Данте, это был Франческо, который тяжело дышал и держал на плече тело грязного от сажи и копоти человека, которого тут же бросил на землю. Потом Кафферелли тяжело закашлялся, сделал шаг вперед и с силой втянул в легкие воздух. Лежавший на земле человек начал кашлять и выплюнул слюну, смешанную с золой; ему было гораздо труднее дышать.
Тут из дымящегося дома появились солдаты, сопровождавшие Франческо, с еще двумя схваченными людьми. Они легко вынесли их и без особой заботы бросили на землю, рядом с первым. Все кашляли, жадно глотая свежий воздух. Данте полностью успокоился, когда удостоверился, что его юный телохранитель совсем пришел в норму. Но беспокойство снова вернулось к нему, когда он заметил, что жестокая толпа, испуганно бежавшая от солдат, с новой злобой возвращается, увидев, что может захватить еще живых преступников. Франческо обратился к одному из своих людей, с которым вместе побывал в доме. Это был загорелый солдат с порезанным лицом, которого Данте уже встречал.
– Только трое?
– И, если хотите знать мое мнение, то и троих много, - хрипло ответил солдат.
– Вы же видели, в какой ад превратился этот дом.
– Я хочу, чтобы всех троих живыми доставили во дворец, - приказал Франческо.
– Особенно этого, - он указал на человека, которого сам вытащил из дома.
Данте пригляделся к спасенному, который теперь хватал ртом воздух. Это был тот, который говорил с очевидным фламандским акцентом, тот самый, которого он посчитал главой бегинов. Поэт обрадовался, что наконец-то сможет прояснить все тайны, узнать правду о преступлениях. Между тем флорентийцы, одержимые местью, не решились снова напасть, а просто шумели и
– Отдайте их нам!
– решительно взывал кто-то из толпы.
– Мы совершим над ними суд!
– вопили другие.
– Они наши!
– кричали третьи.
Не предпринимая ничего, Франческо подошел к Данте и легко вскочил на коня. Быстрый взгляд дал поэту понять, что он собирается уезжать.
– У этого, по крайней мере, несколько дней назад еще был язык, - сказал он.
Солдаты схватили всех троих задержанных и без промедления закинули их на своих коней, пока другие отгоняли толпу. Данте боялся нападения. Второй раз он попал в подобные обстоятельства. В прошлый раз это произошло у деревьев на склоне горы Кручес. И если там ничего не произошло, то только потому, что гнев присутствующих был направлен против неких абстрактных преступников. Теперь все было иначе. Убийцы не были больше неизвестны, теперь их можно было ненавидеть и убить. Они были из плоти, им можно было пустить кровь, их можно было помучить. Несмотря на это, арбалетчикам больше не пришлось сражаться с мятежными горожанами.
Они покинули это место, следуя за своими товарищами, и оставили разъяренных флорентийцев довольствоваться другими трофеями, добытыми грабежом тех, кого они уже линчевали; в будущем они станут этим гордиться.
Солдаты скакали так быстро, как было возможно. Теперь Данте боялся встречи с людьми барджелло и непредвиденных последствий этой встречи; однако это было невозможно, хотя поэт об этом не знал. Они беспрепятственно прибыли во дворец, и все разошлись в разные стороны. Солдаты отвели пойманных преступников в подземную тюрьму, где те скоро узнали, что их спасение было лишь началом настоящего мучения. Они не могли спастись отсюда так же, как из горящего ада, в который превратилось их убежище. Тем не менее они не проклинали свою судьбу. И поэт изо всех сил и как только возможно скоро хотел поговорить с бегином, который носил в своей голове ответы на множество вопросов.
Франческо отделился от поэта, как он привык поступать, когда они входили во дворец; но, прежде чем потерять его из виду, Данте увидел, как к молодому человеку приблизился придворный со срочными вестями. Он говорил громко, так что поэт услышал, по крайней мере, самую важную часть послания. Так Данте узнал, что Ландо де Губбио, безжалостный и надменный барджелло, вознесшийся и такой заносчивый, чеканивший фальшивые монеты во вред государственной казне, покинул город в сопровождении большого эскорта из наемников и оставил в ужасном положении своих покровителей. По мнению того человека, который говорил с Франческо, Ландо, судя по всему, готовил свой отъезд несколько предшествующих дней. Данте представил себе точеное, как из камня, хищное лицо, губы, на которых играла хитрая улыбка человека, знающего о своей безнаказанности: хотя он полностью ограбил казну, во Флоренции не было ни средств, ни подходящего случая преследовать его или мешать его побегу. Ландо был первым, кто сбежал из мятежной Флоренции, как крысы, которые исчезают первыми с корабля перед крушением. Понятно, что дело крыс безнадежно, в глубоком море, они прыгают в воду и тонут. Но Ландо был крысой, хорошо заботящейся о собственной безопасности; утонуть или погибнуть во время крушения не входило в его планы. Он не сомневался в том, что поддержка врагов короля Роберта во Флоренции была кораблем, который с Ландо или без него, пойдет ко дну.
Данте представил себе удовлетворение графа Гвидо де Баттифолле. Если до сих пор дела шли непонятно, то теперь все должно было быстро разрешиться. Если фортуна раньше была к нему неблагосклонна, то теперь она повернулась в сторону наместника. Несомненно, наместник смог использовать это на пользу себе, тем более, когда выявились личности преступников, терроризировавших город. Данте знал, что графу этого может показаться достаточно и он не станет продолжать расследование. Для гордости Данте Алигьери этого не было достаточно. Если фламандские бегины совершили эти ужасные преступления, то сделали это с какой-то целью. И неизвестная причина заставила их копировать сцены из его произведения. Он был уверен, что они получали от кого-то указания. Поэт задрожал, когда задумался над тем, кто бы это мог быть, потому что для осуществления подобного плана требовалось твердое положение, влияние и власть. Беседа с пойманными преступниками казалась ему необходимой, это нужно было сделать раньше, чем их осудят, только тогда ему может удаться поиск таинственного организатора.
Но было нелегко пройти мимо тюремщиков без графского разрешения. Передвижение по дворцу снова стало походить на передвижение по большой казарме - так много солдат тут было, словно готовилась битва. Особенно плотной становилось сито безопасности по мере приближения к тюрьме. Создавалось ощущение, что солдаты больше стараются перекрыть вход в нее, чем ожидают попытки побега пленников. Поэт снова почувствовал бессилие и в гневе вернулся в свою комнату. Там с сердитым упорством, хотя без особенной веры в свои возможности, он стал ждать добрых новостей от своего гостеприимного хозяина или, по крайней мере, разрешения поговорить с задержанными.