Круги в пустоте
Шрифт:
Он рылся в одной из своих сумок, и языки костра освещали его лицо — резкое, сильное, точно вытесанное из гранита. Костер, оказывается, был на самом деле — большой костер, светлый, и не в яме, а у всей степи на виду. И как это ему удалось разжечь, если тут и дров нормальных нет, одни прутики? Почему не гаснет?
Костер и не думал гаснуть — горел ровно, пламя гудело весело, и рыжие языки сменялись голубыми, а то и лиловыми. Сейчас кассар, видимо, не думал о безопасности — налетай хоть вся степь, усыпай стрелами, плевать.
— А кто это был? — разлепив тяжелые губы, спросил
Харт-ла-Гир пожал плечами.
— Трудно сказать. Одеты как млишу, такое кочевое племя есть, разбойники еще те… Только откуда здесь млишу? Млишу сейчас далеко на восток ушли, к свежей траве. Разве что какие изгнанники? А озоруй изгнанники в степи, о них было бы известно. В той же Хилъяу-Тамга предупредили бы, что промышляют. Так напротив, староста сказал, что тихо сейчас, ибо зной. Вот пойдут к осени дожди, трава воспрянет, караваны на Север потянутся — тогда и разбойники сюда вернутся.
— А кони наши не того? Не задели их? — превозмогая тошноту, выдохнул Митька.
— Кони у нас умные, — усмехнулся кассар. — Как стрельба пошла, они сразу в степь удрали. Вон, видишь, бродят слева.
Острая волна боли скрутила Митьку, обожгла все внутренности, бросила наземь. Издевательски прокричал что-то рыжий Чебурашка, показал язык. Язык у него был черный, раздвоенный. Как у змеи, — понял Митька. А потом понял, что же именно тот выкрикнул. Обидно, что добрый герой мультиков на самом деле оказался такой гадиной. Впрочем, Митька давно уже убедился, что «на самом деле» все всегда бывает хуже, чем думаешь раньше.
— Господин, — прошептал он.
— Ну чего? — сейчас же бросился к нему обеспокоенный Харт-ла-Гир.
— Я умру, — тихо, но твердо выговорил Митька. — Я знаю, мне вон этот только что сказал… Рыжий такой, зубастый… предатель. Я сейчас уже не хочу, но знаю. А раньше хотел, потому что не знал. Ну вот… Вы не ждите, вы уезжайте. Я лучше один. А за вами ведь гонятся, не теряйте время… Или, лучше, вы меня сразу… мечом. Потому что когда этот грызет, больнее. А он ведь все равно загрызет, вон у него какие зубы, от уха до уха… Я еще что хочу… вы не думайте, это я раньше считал вас плохим… а теперь понимаю, что вы хороший… но теперь уже все поздно… поэтому мечом, ладно?
Харт-ла-Гир поморщился.
— Не паникуй, Митика. Ты не умрешь, я это тебе точно обещаю. Не слушай демонов, они сейчас клубятся рядом, но я их отгоню… демоны боятся дыма от травы лиу-дман-илга, он гоняет их, как ветер. Ты будешь жить долго… Ты вернешься домой… к себе, в свой Круг… Но для этого надо выжить, и ты не сдавайся. Плюнь в демона, собери слюну и плюнь. Нижние пещеры тебя не получат… Сейчас закипит вода, растворю корень лиу-илгу-манни, когда настоится, выпьешь. Он вытянет жар, я знаю, я сам сколько раз этим корнем спасался…
Кассар вернулся к костру, завозился возле котелка. А Митьке все труднее было смотреть на него, глаза слипались, но не потому что хотелось спать — просто и костер, и утыканное звездами небо, и шумно дышащие поодаль кони — все постепенно сделалось каким-то игрушечным, полупрозрачным, будто смотришь про них кино или читаешь в книжке. Зато невидимое раньше колючее одеяло
— На вот, выпей, — оборвал песенку Харт-ла-Гир, протягивая чашу. — Оно еще горячее, но не сильно, не обожжешься. Ну, давай, глотай…
Какой же гадостью оказался отвар этого лиу-илгу-манни! Приторно-горький, дерущий язык… Но Митька послушно выпил всю чашу, хотя глотать было больно, при каждом глотке казалось, будто по горлу прокатывается усеянный острыми шипами шарик.
— Теперь будем ждать, — тихо произнес кассар. — Должно подействовать. Я не могу ничего сейчас сделать больше… ничего настоящего… Знал бы ты, Митика, как это обидно, когда умеешь, а нельзя, запрещено… и главное, правильно запрещено… И все-таки тянешься, а в последний момент понимаешь — нельзя… Куда как лучше бы в бой, в первую шеренгу, против всех хандар Сарграма… Там хотя бы все понятно, все просто, а здесь…
Он вздохнул и молча присел возле Митьки, положил ему руку на плечо. Но сквозь огненную медвежью шкуру тот уже почти не чувствовал прикосновения.
Хваленая трава не помогла. Митька все глубже проваливался в холодную, колючую тьму, где секунды расплылись точно медузы, и время застыло серым студнем, но в этой серости, однако, отчетливо проступала черная дорога, прямая, сужающаяся к неразличимому горизонту. Впрочем, и горизонта не было — просто серость внизу чуть отличалась от более темной серости вверху. «Ну давай, пойдем, — издевательски гнусавил Чебурашка. Здесь, в серости, он тоже выцвел и скорее походил на огромную, отъевшуюся крысу. Уши его заострились, мордочка вытянулась, выросли тонкие усики. — Давай, чего валандаешься? Мы побежим неуклюже в край чудовищной стужи». Митька честно пытался, по совету кассара, плюнуть в издевающуюся тварь, но никак не выходило.
И лишь напрягая глаза, пробиваясь сквозь серость, он сумел все-таки разглядеть обычный мир — тот, что все более и более становился игрушечным. Там тоже была серость — серело у горизонта небо, выцветали звезды. Близится рассвет, догадался Митька. Жаль, он уже не успеет увидеть солнце.
Кассар сидел рядом, по-прежнему держа твердую ладонь на его плече. Молчал, думал, иногда что-то шептал. Казалось, он с кем-то разговаривает, но не слышит ответа. Точно по мобильнику, в зоне неустойчивого приема… Митька вспомнил, как хвастался подаренным на деньрод мобильником Илюха Комаров. «Хоть из метро, хоть с самолета, — откуда угодно достанет. — Роуминг по всему миру». У кассара, однако, с роумингом что-то не заладилось. Он сопел, хмурился, несколько раз раздраженно сплюнул. Потом вдруг резко встал — огромный, мощный, похожий на медведя.