Крушение Агатона. Грендель
Шрифт:
И Иона и Тука побелели от ярости, узнав о моем уничижении его мученичества. Я мог бы высмеять их. Но сохранил невозмутимую серьезность.
Царь слабо махнул мне рукой, вернее; махнул рукой приблизительно в мою сторону. У него было плохое зрение.
— Так о чем же ты просишь нас?
Я склонился еще ниже.
— Позволь им по-прежнему владеть домом. Позволь им жить так, как они жили раньше, в почете и уважении. Они не причинили Спарте никакого вреда.
Радость Народа оглянулся на Ликурга за помощью.
Ликург молчал, наблюдая за мной.
Харилай сказал:
— Этот человек здесь… — Мысли его блуждали.
Ликург оставался невозмутим.
— Насколько нам известно, — сказал он, —
Вид у Харилая был недовольный. Он устал стоять, а из-за меня был вынужден мириться с этим неудобством.
— Наглости этому человеку не занимать, — сказал он. — У него хватает наглости обращаться к нам с просьбой о милости по отношению к илотам!
Ликург ничего не сказал.
Харилай нахмурился и закрыл глаза.
— Ну что ж, пусть получит то, о чем просит, что бы это ни было.
Ликург кивнул.
— Как будет угодно Вашему величеству.
Хотя решение царя не было окончательным, эфоры не стали возражать.
Харилай удалился.
Ликург тоже повернулся, чтобы идти, и я сказал:
— Спасибо, конь.
Он остановился и, немного подумав, сказал:
— Ты недурно сыграл свою роль. — И вышел.
Тука сказала:
— Ты хочешь ее? Теперь ты можешь быть с нею, ты же знаешь.
— Тебе известно, кого я хочу иметь своей женой, — сказал я.
— Вовсе нет, — сказала она. — Мне известно, что ты любишь меня и что я для тебя в некотором роде выгодное помещение капитала — двадцать лет жизни.
— Разве этого не достаточно?
— Это ничего не значит.
— Предположим, я собираюсь прокатиться на слоне, — сказал Клеон. — Я выбрал цель — прокатиться на слоне, и одновременно я выбрал средство… — Он мягко улыбнулся, бесконечно далекий от меня.
Мы почему-то находимся в нашей спальне. Неистовая ссора в самом разгаре. Тука вне себя от ярости, но мне все равно, почему она взбешена. Она швыряет в меня чем попало. Я уворачиваюсь, как и положено трусу, однако на сей раз не покидаю ее с презрением, потому что, когда я ушел в прошлый раз, с ней случился удар. Мы совершенно голые, и, несмотря на всю свою злость и тоску, я думаю: Я люблю тебя, Тука. Вернись. Она прыгает на меня и царапает мое лицо, стараясь достать до глаз. «Прекрати! — кричу я. — Если ты выведешь меня из себя, я убью тебя». Я отталкиваю ее, чтобы показать, что все ее попытки одолеть меня бессмысленны. Но она не унимается, и я чувствую, как холодная кровь, словно слезы стекая по щекам, капает мне на грудь; однако глаза мои еще целы. Я сжимаю ее в объятиях, как любовник, и, удерживая левой рукой, правой наношу ей несколько ударов по спине. Она задыхается, падает, и я бью ее по лицу, потом в живот. Она лежит неподвижно, из носа у нее течет кровь.
— Я же говорил тебе! — ору я на нее. — Я предупреждал тебя!
Она не шевелится. Я приподнимаю ее, глажу по спине, как обычно, когда она каменеет от гнева. Но сейчас она не окаменела, а просто потеряла сознание от моих ударов. Я говорю ей о своей любви.
На следующее утро Тука уехала вместе с детьми.
Я полностью утратил ощущение времени. Кажется, вчера я начал работать над этой печальной повестью. А может быть, неделю назад. Как бы то ни было, сегодня я себя великолепно чувствую, относительно, конечно. Лекарь, которого приводил мой приятель-тюремщик, настроен далеко не так оптимистично, но мне-то лучше знать, как я себя чувствую. И видит бог, это улучшение только физическое. Оно никак не связано с тем, что происходит в последнее время.
Приходила Иона. Внук рассказал ей, что я смертельно болен и упорно отказываюсь принять их видение свободы; и хотя она давным-давно променяла любовь ко мне на
Сперва она долго говорила с Верхоглядом. Потом со мной.
— Мы заберем тебя отсюда сегодня ночью, — сказала она.
— Иона, ты прекрасно выглядишь! — сказал я, заламывая руки.
— Прекрати, Агатон. У меня мало времени.
— Я видел зарево пожаров. Это было чудесно. Чудесно!
— Агатон, замолчи.
— Ты видишь меня насквозь. Как ты это умеешь. — И я затрясся от удовольствия.
— Ради бога, Агатон! — воскликнула Иона.
— Ты же знаешь, за всеми этими масками я абсолютно серьезен.
Она сжала кулаки.
— Придвинь свою рожу поближе к решетке, и я убью тебя!
— Убьешь?! А ведь и впрямь убьешь! За это-то я и люблю тебя!
Иона посмотрела на дверные брусья. Пока что ей до меня не добраться.
— Послушай, — сказала она. — Ты болен. Тебя надо забрать отсюда. Мы освободим тебя, Агатон. Сегодня ночью. Нет-нет, не возражай и не паясничай, хотя бы на этот раз.
— Прости, — сказал я, заломив руки.
Покусывая губы, она на время замолчала, и я знал почему. Она все же любила меня, что бы это ни значило, и теперь пыталась преодолеть минутную слабость. Нет, это слишком просто. Она вспомнила, что когда-то любила меня и что, как ни губительна была эта любовь, она была прекрасна. Прекрасна, но в прошлом; теперь же мое плачевное состояние вызывало у нее отвращение, и она старалась думать о том, каким я был раньше. Я раскусил ее, потому что я проще, чем она, хотя и — цитирую — философ. Я сказал:
— Иона, ты должна была уехать. Я велел тебе бежать. Неужели ты не доверяешь мне?
— Я не могла, — сказала она.
— Из-за мученической гибели Доркиса, — сказал я. — Верно? Но он же не сам выбрал такой конец, ты же знаешь. Такова была воля богов.
— Хватит, Агатон!
— Понятно, — сказал я. — И однако же это верно, хотя и разумно.
— Слушай, — сказала она. (Не помню, рассказывал ли я ей о Кононе. Слушай. Слушай.) — Скажем так: я убила Доркиса.
— Дитя, ужасное дитя, — сказал я.
— Нет, теперь я гораздо сильнее, чем раньше. И все-таки это я убила его — и дело здесь вовсе не в письме. Это, знаешь ли, несложно — погибнуть, чтобы спасти тех, кого любишь. Суть не в том. Он согласился с нашим планом. И начал действовать, и только благодаря его действиям они поверили, что он написал это письмо. Одно заставило их поверить в другое: его действия и письмо. И я виню себя в его гибели, потому что знаю: это я все время подталкивала и торопила его, не давала поступать в согласии с его натурой. Он действовал поспешно, как никогда ничего не делал, и именно поэтому я убила его, вынуждая совершать ошибки.