Крушение антенны
Шрифт:
– Что ж? Вольному воля, Иван Петрович.
– Вольному воля, Агния Алексанна.
Вышла, постояла на крылечке дворницкой, вдохнула крепкий, с морозом, ветер, пошла в дом. Чаепитие кончалось:
– Ты приготовил по математике?
– А я историю не сделала.
– Передай кружку.
– Дежурный, чаю.
– Я думаю, все-таки, что царь Борис играл личность в истории...
– Личность в истории... Роль, роль личности в истории... Дурак!
– Сам тетеря.
– Ба-атюшки! А у меня реферат не кончен. Ну
– Деж-журный, чаааю!
Подошла, нагнулась к лохматой голове:
– Он извинится, только больше служить не будет, уйдет.
Шкраб вскочил:
– А это еще хуже, - кем его заменить? Лучше пусть не извиняется...
Сорвался с места, хотел бежать в дворницкую, да окликнули с дальнего стола:
– Леонид Матвеич, пробуйте радио.
Не понял:
– Какой там радио, когда антенна...
– Антенну водрузили, все в порядке.
– А... в изоляция?
– Изоляция цела.
Подошел поближе, не шутят ли; нет, спина у Коли Черного такая надежная, крепкая; пятнадцать лет парню, а хоть сейчас в солдаты: просмоленая, морская кость, от погибшего на фронте отца-матроса в наследство досталась. Набил полные щеки хлеба, жует-торопится: боится, до звонка не поспеет.
– Почему же... так быстро?
– А разве долго нужно? Позвал Сережку, набили поперечину на запасной шест, я слазил, да и прикрепил. А проволока цела.
А Сережка - напротив, тоже жует словно на перегонки:
– Фик ли копаться... ням-ням-ням... На урок опоздаешь.
Агния Александровна сзади:
– Сережа, сколько раз говорено, чтобы не произносить слова "фик".
– Я и не произношу... ньгам-ньгам-ньгам... я только так сказал...
Но уже с чердака, из слухового окошка, выглянул Шкраб: верно, антенна высилась на ближайшей сосне, гвоздила хмурое, смутное небо, чуть заметно покачиваясь от ветра. Бросился в телефонную; как всегда наедине, любовно погладил самодельный распределитель, надел на ухо подвязанную на веревке телефонную трубку с ненужной разговорной чашкой и тотчас же в трубке запищало, затэнькало, запело:
– Тэээээээ-тэ-тэ-тэ... Пиии-пи-пи... Пи-пи...
Сошел в столовую, там ватажно, с грохотом вставали из-за стола, крикнул в гам:
– Дежурные, к радио! Кто дежурный?
– Коля Черный и Мара.
– Коля Черный и Мара, к аппарату.
– Действует, Леонид Матвеич?
– Работает... Молодцы, ребята.
Первый разговор в телефонной.
Комариным писком:
Вагоны-вагоны... погрузили-погрузили... в Петроград... доставлены в Москву...
Низко, часто, ясно, без хрипа:
Стокгольм-Стокгольм... следите радио... лед начинается у Гохланда... задание не может быть выполнено... комра-комра-комра...
– Коля, что это за слово: комра?
– Не знаю, Марочка.
– Я не Марочка, а Мара. Сколько раз говорила.
– Мара. Успеваешь записывать?
– Кое-что
...ледоколы могут встретить вас не раньше марта тчк... советую в лед не входить, а ждать на якоре в безопасном месте прихода ледоколов... советую слушать - отвечать на вызовы.
– Это пароходы предупреждают.
– А кто предупреждает?
– Не знаю... Должно быть, главнокомандующий. Мара, ты обдумала, что я тогда говорил?
– Ннну... обдумала.
– И что?
– Так себе, ничего.
– Должна сказать.
– Вот. Помнишь... приставал ко мне с дружбой...
– Ну, помню. Дальше.
– А я еще ответила, что дружба обязательно перейдет в более сильное чувство, потому что... между мальчиком и девочкой.
– Ну?
– Ну, и рано. Надо школу кончить. Записывай, пропускаешь.
– Вовсе не рано. Очень ты уж... умная.
– А чего ж глупой-то быть? Я, ведь не маленькая.
Неясно, полухрипло:
Рай-рай-рай-рай...
– Мара, ктой-то рай вызывает, боженьку тревожит. Вот ад, так, небось, никто...
– Не смеши, мешаешь.
Рай-рай... Старайтесь соблюдать осторожность... осторожность... осторожность...
Пролетал над добруджинским пиком циклон - старый седой и лохматый, где-то в южных снегах проводивший каникулы, Вила Злочеста - рупором руки и крикнула что-то циклону. Тот ее подхватил и помчал.
Пролетал над Веной, - стонут предместья голодные Вены; зато с Пратера сотни рук протянулись с бокалами ввысь, в честь Вилы Злочесты.
Летели над грозным когда-то Берлином, - и Берлин затуманился весь испариной нездоровых, голодных людей; а среди испарины - танцы, цветы и огни, словно венчик в цветке из тумана (венчики смерти тоже бывают кладут их на лбы мертвецам).
Летели в снежном, морозном тумане, - вились, извиваясь, падая в пропасть, взлетая в бездонное тусклое небо; снова летели в тесном об'ятии, снежно прижавшись друг к другу; далеко - внизу - по земле - волочились лохмы циклона; он встряхивал лохмами - и пушистые листья снега плавно ложились, ложились на землю; но старый, мудрый и древний старик многое видел; любил он лишь мимолетных любимых - -
Бензинным дизелем зазвенел пропеллер встречного аэроплана; срыву шарахнулся в сторону мудрый старик: сидя в каникульных южных тысячелетних снегах все двенадцать последних веков, не видал он дизелей - в сторону, в сторону, - врысссь! Вила Злочеста: о-гэй, это люди!
– Люди?! Арррр-га, - и, присев, от земли прянул прямо на аэроплан. Крылья в острых колючках снега взметнулись, но бодрый упрямый мотор заревел, загудел, приказал, приказал!
– и пропеллер сквозь длинные белые космы прямо в сердце циклона всверлился. Упрямой бензинной струей. Где твоя мудрость? Врысссь твоя древность, мудрый старик!
– И выстрел с аэроплана, обыкновенный винтовочный выстрел, быстро и тускло сверкнув, потонул в нераздельных: вое циклона и реве мотора...