Крушение антенны

Огнев Николай

С визгом взвился в извилины злобного зева, - язвя, извиваясь, старик; и белую, длинную Вилу, так мимолетно любимую, - взвил, завил, закрутил

– снежные, жгучие искры посыпались в стороны, вниз - веером, бурей, метелью

и с великанской своей высоты швырнул старикашка Вилу на снежный восток, в равнины, в равнины и вслед ей провыл:

– Смотри, потеряешься там, - дороги назад не найдешшшшь...

Второй разговор в телефонной.

– Агния Алексанна - в будке?

– Здесь. Я дежурная.

– Поговорить бы надо... только с вами...

–

Пожалуйста. Виктор, ступайте на урок. Я одна запишу. Садитесь, Иван Петрович. Только извините, буду слушать. В чем дело?

– Вот что, Агния Алексанна. Идите... за меня замуж.

– Замуж?! За вас?!

– Да что вы... так удивляетесь? Разве... непонятно было?

– Не-ет, понятно. Только... как-то сразу.

– Вот дак сразу! Ну, единым словом: идете или нет?

– Да почему вам пришло в голову?

– Па-нимаю. Я - мужик, рабочий, а вы - барышня, интеллигентка, значит - не пара. Хорошо-с. Прощайте.

– Да погодите вы, чудак какой. Вы не то... Стойте, погодите, не уходите, тут телефонят...

Центральная телефонная (басом):

Слушай-те, слушай-те, слушай-те, алло-алло. Религия и радио. Ре-лигия и радио. В Америке - в одной часовне, - в которой не полагается пастора - пришли к такому - заключению. В часовне этой около органа - поставили радио-телефонную установку...

...изголодалась... измучилась за последние годы... он хоть и грубый, а любящий...

– с громко говорящим - аппаратом и таким образом - прихожане - этой часовни могут слушать - проповедь пастора - другой церкви -

...нужно согласиться... нужно-нужно-нужно согласиться.

– известны - случаи - венчания - по радио - при расстоянии - между женихом и невестой в несколько тысяч - километров -

...да, расстояние порядочное...

– Дак как же, Агния Алексанна?

– Ну, что же? Я... согласна.

– Значит, так. Ладно. Ну... пока. А в деревне - будете жить?

– Мне все равно.

– Учительницей. Нужно, ведь, и им... культуру.

– Идите... мне нужно остаться одной.

Вечером горбачевская дача погрузилась в темноту: не хватило керосину; горели коптилки (каганцы) только в телефонной будке, в столовой, да в одном из классов топилась печка. У печки:

– Ничего ты, Мара, не понимаешь. Что ты со своей литературой сделаешь?.. Только языком трепать.

– А ты с математикой что сделаешь?

– Без математики - ни машин, ни паровозов, ни радио, ни аэропланов, ничего не было бы без математики. И дома-то построить нельзя. А с литературой что построишь?

– Коля, ты, все-таки... говоришь глупости. Литература развивает человека. Захочется тебе выразить свои чувства, ты и не можешь, а я могу. Я вышла из дома. Было уже поздно. Луна освещала своим серебристым светом сад, и ее нежный свет так и переливался на снегу. В воздухе чувствовалась нега...

– А вот и могу! А вот и могу! Я вышел из дому в семь с половиной часов вечера. Луна светила под углом в 45 градусов и освещала квадраты и кубы усадьбы. В воздухе носились незатухающие колебания...

–

Не то это. Не то, не то и не то.

– Нет, то. Если тебе охота размазывать - размазывай, а я не хочу.

– Нет, это не то.
– Мара встала во весь рост - высокая, сильная, стройная; желтый, зловещий свет печки покрыл тенью ее лоб и глаза.
– В замке был веселый бал, музыканты пели... Ветерок в саду качал легкие качели... Прелесть, правда?

– И это скажу, - с нежным упреком Коля.
– В замке был бал, играла музыка, и ветер скоростью в четверть лошадиной силы раскачивал качели, Мара... Милая Мара... все равно ты меня не переспоришь...

Леонид Матвеич - мимоходом - остановился, усмехнулся, бросил собеседникам: - "дурашки, дело во взаимном равновесии", прошел к себе, в одинокую темную комнату. Немного погодя, постучался Стремоухов, и, подавая рукописную газету, угрюмо:

– Ребята, вам велели дать... для прочтения. Потом... извините, что ругался.

– Ну, ничего, ерунда, пустяки. Я сам виноват. Садись в шахматы, каганец сейчас зажжем.

– Не-ет, я сегодня на деревню обещался, там поминки. (И насчет земли потолковать с председателем, - это про себя.) Знакомого схоронили.

Шкраб остался один, зажег маленький, синий огонек и прочел в конце газеты:

Шарада.

В шипящих первый слог найдем

За вторым с тобой пойдем

К морю. Там после отлива

Мы тогда его найдем.

Целое - слово в колонии звучное.

И подчас для нас научное.

Подумал, усмехнулся; разгадка - ш-краб.

Глава так себе.

ГВОЗДЕМ В НЕБО.

Ночью Сергеичев полез из могилы проветриться. Захотелось свежего духу, кладбищенского простора, запаха сосен и конского навоза. Полез, заскреб когтями по твердой глине, - крышку сбил с гвоздей, - поднял спинищей, - стал на карачки, забарабанили в гробовое дно земляные крошки: ему нипочем, ломовым один еграль подымал, на спор. Вроде еграля и была крышка гроба, припертая к спине землей и еще чем-то тяжелым и острым. Стал на карачки, качнулся немыслимым подземным раком, набрал духу в себя, в грудь, в живот - не надорваться бы!
– а ну, еще разок!
– уперся натугой - ладонями в отвес могилы - малый засыпал, работа липовая! дерганул левым плечом, упруго качнулась земля, плакучей осиной заскрипело острое надгробие. Шваркнул правой ногой, разогнулось колено, екнуло, - стой, не сразу, дух спустить надоть.
– Так на площадках барских лестниц передых бывал, с егралью на спине.

Перепер ладони повыше, одну за другой, когти воткнул в мерзлый, осыпающийся отвес,

– который человек не верит ни в бога, ни в чорта, - в себя, дискать, верит, - тоему человеку смерти нет, тоему человеку все возможно,

– да ка-ак аррррванет спинищей назад, кверху, - это еграль надобно спущать с себя аккуратно, струна чтоб не лопнула, - а уж могильное надгробие безо всякой великатности - назззад его - плюх!

Высунул морковное лицо из могилы, вдохнул снег, над землей свистала морозом ночная поземка.