Крушение империи

Козаков Михаил Эммануилович

— Вот уж и пугаете. Занятие зряшнее, генерал! — как можно спокойней отозвался Сергей Леонидович.

— Нисколько не пугаю. Нисколько, — сложил руки на животе и медленно зашевелил пальцами Глобусов. — Зрите во мне, прощу вас, не столько начальника всем вам ненавистной охранки, как принято величать наше ведомство, сколько — политического собеседника. Который, конечно, находится в гораздо, гораздо лучшем положении, чем вы. Не отрицаю этого!.. Ведь я почему упомянул о суде? Да для того, чтобы исключить из перспективы возможность самого дикого в вашей участи. Увы, по нынешним военным временам окружной суд или судебная палата только и знают: «через повешение!» Нет, нет, с такими прямолинейными слугами

государства действительно опасно иметь дело. Чему вы усмехаетесь?.. Мы с вами существуем в мире взаимосвязанно, Ваулин. В мире существуют два полюса, один невозможен. Так и мы. Это вполне диалектично… как пишется в вашем социалистическом евангелии. Скажу вам вполне откровенно: мы вот, сидящие здесь, отнюдь не заинтересованы в этой страшной, жестокой формуле: «через повешение!» Но оставим этот ненужный разговор. Тьфу, тьфу, сухо дерево, завтра пятница, как говорится в народе. Я ведь хочу совсем о другом, Сергей Леонидович. Послушайте меня.

— Как видите — я слушаю, — изучал своего противника Ваулин.

— В вашей среде, — сказал неожиданно Глобусов, — есть предатели. Вам это, конечно, известно.

— Да, известно. Но, к сожалению, меньше, чем вам.

— Вы хотите знать их имена?

— Странный вопрос с вашей стороны.

— Я ведь, Сергей Леонидович, не зря спрашиваю.

Начальник охранки встал из-за стола и занял место в кресле напротив Ваулина:

— Не зря, поверьте мне. Ну, выступай открыто против, с открытым, так сказать, забралом — как вы вот, например. Что ж, ничего не возразишь: ведь идейные к тому побуждения. А вот другой тип людей. Из вашей же среды. Скажу я вам вполне откровенно: растленные души, приходящие сюда за царским сребреником, мне противны, я дворянин… Нет, я не хочу покупать помощь за деньги. Отношения должны быть построены на совершенно других принципах, господин Ваулин. — В Англии, в Соединенных Штатах, например, лидеры тред-юнионов, лидеры рабочих ассоциаций находятся, я знаю, в милейших отношениях… ну, совершенно милейших со своими соотечественниками правительственных учреждений. Почему России не перенять эту манеру западного мира? Говорим, говорим о прогрессивном капитализме, а он у нас все еще провинциален в России. А? И революционеры у нас тоже теперь поизмельчали. Словометатели, да и только, — все эти думские народники и меньшевики из компании господ кавказских депутатов Чхеидзе и Скобелева… России нужен практический союз сильных личностей! — хлопнул вдруг по плечу, Ваулина генерал-майор Глобусов. — Вне классов, вне узких интересов тех или иных сословий. Вы как считаете, Сергей Леонидович?

— Вы много петлите, генерал, — отозвался насмешливо Ваулин. — И совсем это напрасно. Ох, как я понимаю, к чему клоните! Но по-пустому все это. Вы говорить, я вижу, мастер. Ну, а я слушать — тоже не глухой! Знайте: не заагентурите. Никакими способами не заагентурите! Ни русскими, ни английскими, ни американскими. Напрасный труд, ваше превосходительство!

И, сам, не понимая, почему поступил именно так, Сергей Леонидович поднес к лицу напомаженного генерала фигу.

Никак не реагируя на нее, «собеседник» тише обычного сказал:

— У вас ребенок, Ваулин. Мать, невеста…

— Ну, а это к чему приплели? Предполагаете, что я хоть на минуту забыл о них?

— Вы их никогда, никогда уже не увидите, Ваулин.

И прежде чем тот захотел бы что-либо ответить, генерал-майор Глобусов, стараясь быть максимально искренним, взволнованно выкрикнул:

— Поймите же вы… интеллигентный человек! Ведь все-таки не могу же я вас уравнять с каким-нибудь… прохвостом Андреем Громовым, в которого вы все так верите, а в то же время…

Но, словно наговорил лишнего, он вдруг осекся, замолчал, недовольно нахмурив брови.

— Ну?.. — невольно

вздрогнул Сергей Леонидович.

Глобусов сделал жест, означавший: «А, уж все равно!»

— А почему собственно? Кто он такой, этот «товарищ» Громов, чтобы вам так уверовать в него? Уж думаете, если потомственный пролетарий, так уж и все?

— Он что: арестован или не арестован? — думая о своем, задал вопрос Сергей Леонидович.

— A-а, это вы, Ваулин, правильно сообразили: уж конечно, если бы я арестовал своего агента, то не стал бы раскрывать его вам.

— А может быть, господин генерал, просто… очернить хотите вредного для вас человека? — холодно улыбнулся Ваулин. — Умышленно набросить тень?

Глобусов посмеивался.

— Может быть. Все может быть, — неожиданно согласился он, немного удивив тем Сергея Леонидовича.

— Это ведь тоже тактика, генерал! Замутить, посеять недоверие.

— Тактика, господин Ваулин, что и говорить.

— Ну, и оставайтесь при ней! — вспылил вдруг Сергей Леонидович.

— А вы — при убеждении, что так просто разгадали эту тактику. Ах, какой, мол, простофиля этот Глобусов. Так вам спокойней будет. Умирать… — добавил генерал-майор, заглядывая в светлые, напряженно глядевшие глаза Ваулина. — Недельки через три это и приключится с вами, Сергей Леонидович. По приговору военнополевого, да-с.

Сергея Леонидовича так и подмывало дать ему оплеуху, но он укротил себя и спокойно сказал:

— Вот опять ведь пугаете, господин генерал-охранник? Ай-ай-ай, плохо, значит, ваше дело. Кто пугает — тот сам боится. Только… разве можно испугать русский рабочий класс — нас, большевиков?.. А ведь лжете вы, лжете нагло насчет Громова! — вырвалось вдруг. — Он на свободе… теперь я знаю!..

Он встал с кресла.

— Зовите конвоиров, мне уж пора домой… в предварилку. Выслушайте, что вам я скажу. Россия уже держит в руках красное знамя революции! Понятно вам? Не флажок уж теперь, а большое, отовсюду видное знамя! А впрочем, о чем же мне с вами разговаривать? Ей-ей, не о чем! — махнул рукой Ваулин и отошел к окну, покуда генерал-майор Глобусов вызывал звонком своего долгоухого секретаря.

Этот разговор происходил всего лишь десять дней назад, и, сказать по совести, Сергей Леонидович мог ждать тогда плохого конца и для самого себя и для своих товарищей по организации. Но жизнь за стенами тюрьмы шла стремительней, чем здесь о ней думалось.

Известие о забастовке в городе, о том, что конвоиры вчера почему-то струсили, хмурый и рассеянный вид надзирателей, редко подходивших сегодня к «глазку», — все это служило новой, волнующей темой разговора до самого вечера, а ночью обоих заключенных одолела бессонница, от которой трудно уже было избавиться.

Раннее темное утро 27-го числа встретили с воспаленными, красными глазами. Жесткие, колючие брови Токарева, казалось, еще больше выросли: так осунулось и похудело за эту ночь его небритое лицо.

— Бастуют… это хорошо. Когда началось это только и как пойдет? — возобновил Ваулин вчерашний разговор. — Я всю ночь думал о том… понимаете?

— Солдат бы втянуть в это дело… я тоже всю ночь соображал про то, — отвечал Токарев, делая по камере привычных десять шагов. — Планы строил: как и что.

— Я тоже, — сознался Сергей Леонидович. — В уме листовок двадцать написал! — улыбнулся он. — Размечтался, понимаете.

— Постучать бы в первый, — а? — сказал Токарев. — Попробовать?

Но по трубе из первого этажа сообщили мало утешительного: только что бендеровского соседа увели в суд, — надежды на беспорядки в городе, надежды, которыми жили весь вчерашний день, не оправдались.

Потекли медлительно тюремные часы. Щелканье открываемых дверных форточек по всему коридору, — принесли, наконец, обед. Хлеба нищенски мало.