Крушение республики Итль
Шрифт:
– А, господин гофмейстер! Чем обязан чести видеть вашу милость? приветствовал он вошедшего Атанаса.
Атанас молча прошел через комнату и сел в кресло.
– Слушай, Коста, – начал он, – я пришел поговорить серьезно…
– Знаешь, старик, мне, право, не до серьезных разговоров. Не можешь ли ты выбрать другое время? – прервал его Коста.
Атанас часто замигал глазами.
– Нет! Хочешь ты или не хочешь, а выслушай меня!
– Ну, говори. Можно подумать, под тобой горячая сковородка, что тебе так не терпится. Говори, да скорей.
– Видишь
– Что ты мелешь, старина? – обеспокоенно спросил Коста.
– Я не знаю, – продолжал Атанас, – ради какого дьявола ты полез в петлю и для чего тебе это нужно. Ты всегда был непонятен для меня. Но ты сам за себя отвечаешь. А при чем я? Ты придумал для меня эту клоунскую должность гофмейстера. Помнишь, ты сам говорил, что от придворного слога можно вывихнуть челюсти. Так я вывихнул уже не только челюсти, но и мозги. Мне это надоело. Я простой рыбак и привык жить, как мне хочется. А теперь мне нельзя говорить громко, нельзя ругаться, когда хочется. Я должен шаркать, кланяться, ходить в этом золоченом футляре, сморкаться только в платок, не махать руками и еще тысячи всяких глупостей.
– Чего же ты хочешь, старый осел? – спросил иронически Коста.
– Отпусти мою душу на покаяние. Я больше не могу. Я хочу по-прежнему лежать на молу, ловить султанку, встречать солнце, плевать в море. Вообще я хочу быть свободным человеком, а не гофмейстером. Если ты меня не отпустишь – я-все равно сбегу. Я не политик…
Коста хлопнул ладонью по столу.
– Я не думал, что у тебя нервы, как у оперной певицы. Мне стыдно за тебя, старина. Сейчас я упрекал женщину в том, что она не умеет владеть собой, но вижу, что был несправедлив. Барышня – железо по сравнению с такой трепаной мочалой, как ты.
Атанас тяжело вздохнул.
– Ты можешь называть меня, как хочешь, но я больше не могу. Я не в силах. Мой котелок не варит таких вещей. Пусть я мочала, но я не гофмейстер, будь он проклят отныне и довеку.
– Значит, ты покидаешь меня? – спросил с упреком Коста.
– Прости меня, я сказал, что не могу больше.
– Так… Симон, Симон! Прежде чем пропоет петел, ты трижды отречешься от меня, – сказал насмешливо премьер.
Атанас покраснел.
– Ты хочешь сказать, что я изменник? Ну что же! Ты всегда был несправедлив ко мне. Но все равно – отпусти меня.
Коста засмеялся.
– Что же, Симон! Вложи меч в ножны. Подъявший меч от меча погибнет. Не буду держать тебя насильно. Очевидно, твоя судьба вязнуть в болоте оппортунизма.
– Как ты сказал, – переспросил Атанас, – оппорт… тун..?
– Да, вижу, что ты действительно не годишься для придворной жизни, если не можешь выговорить самого придворного слова. И не стану привязывать тебя на цепь. Иди!
– Спасибо, Коста. Хоть ты и жесток со мной, но все же ты хороший друг, – ответил бывший гофмейстер со слезами на глазах и стал расстегивать воротник гофмейстерского мундира.
– Что ты хочешь делать? – с беспокойством спросил Коста.
–
– Ты совсем с ума сошел! – вскочил в бешенстве премьер.
– Нет, Коста. Не уговаривай, – решительно ответил старик, – это кончено!
Коста смотрел на него во все глаза и вдруг захохотал.
Отрекшийся Симон быстро скинул мундир и фланелевые панталоны с золотыми лампасами и остался в одном белье. Бросив свою одежду в угол, он подошел к другу.
– Прощай, Коста, – сказал он, протягивая руку, – когда тебе тоже наскучит высокий пост, приходи на мол. Я всегда накормлю тебя жареной султанкой, потому что я люблю тебя, но не могу здесь оставаться.
– Сумасшедший идиот! – вскрикнул премьер. – Как же ты пойдешь из дворца в таком виде? Тебя арестуют часовые.
Атанас скроил хитрую усмешку.
– Нет! Уж это дудки! Я через ворота не пойду. Я еще третьего дня присмотрел одно место в заборе, где он пониже. Там меня никто не задержит. Прощай!
И он ушел, оставив свои регалии, как змея, сбросившая старую кожу.
Коста пожал плечами и продолжал прерванное писание. Часы прозвенели половину одиннадцатого. Премьер встал и позвонил.
– Отдайте на радиостанцию, – приказал он, передавая конверт гофкурьеру.
По уходе курьера он открыл ящик стола, вынул блестящий никелированный револьвер и взвесил его на ладони.
– Я думаю, он не очень тяжел для женской руки, – сказал он вслух, опустил револьвер в карман и направился в покои королевы.
Старая нищенка Пепита, ходившая в эту ночь воровать овощи с пригородных огородов, рассказывала по секрету базарным торговкам, что после полуночи, переходя аллею за городом, она едва не была раздавлена двумя всадниками, бесшумно вылетевшими из темноты и пронесшимися мимо нее с нечеловеческой быстротой.
Еще под большим секретом она сообщала, что у всадников были черные крылья, а из ноздрей коней сыпались искры.
Слушательницы увидели в этом предвестие страшных бед и впоследствии всегда говорили:
– Ну конечно! Когда черти начинают ездить верхом, нельзя ждать ничего хорошего!
20. Лирическая интермедия
Было бы большой несправедливостью, если бы мы занялись исключительно героями, поставленными случаем в центр событий романа, и забыли о тех, которые являлись его зачинателями и сошли со сцены только по капризу неумолимого рока.
Тем более что они обладают в достаточной мере всеми человеческими качествами, заслуживающими уважения и внимания.
Президент Аткин был счастлив. Милостивое разрешение короля Максимилиана соединило его с верной подругой, не побоявшейся разделить с достойным гражданином позор и страдания заключения и тем самым доказавшей, что преданные и любящие сердца не исчезли и в век просвещенного материализма.
Софи повесила на окна президентской камеры привезенные с собой тюлевые занавески, поместила в угол клетку с канарейкой, а на вышитой ею собственноручно бархатной подушке лежала любимая левретка бывшего главы республики.