Крутен, которого не было
Шрифт:
– Хорошо, продолжай насчет путей!
– Второй путь – из Крутена в края иные, где мы его не достанем.
– Я его везде найду! – Младояр вскочил в возбуждении.
– Спорить не стану, но – согласись: одно дело достать его на земле Крутенской, совсем другое – за Святыми Горами?
– Да, конечно… – сник княжич, но тут же спохватился, – Нет, никуда он не уедет, за Гремячей речкой он – князь, а за святыми горами – простой перехожий!
– Третий путь – в свои леса…
– Но ты же сказал – к Дубу?
– Видишь ли, он отправится домой, под защиту своих, если не получится ничего другого, –
– И прожить там всю жизнь? – засомневался княжич.
– Вряд ли – так. Думаю – силы набрать, может, даже, прощения у князя получить – а потом лазейку найдет!
– Прощения он не получит.
– Неизвестно, всяко бывало. Судить простого человека – одно, жреца – другое, хранителя – это уж совсем особый случай. Скажем князю – либо прощение, либо красного петуха по Священной Роще пущу! Крутенцы враз сами взбунтуются, на коленях просить Дидомысла будут, сам понимаешь…
– Но ведь это кощунство!
– Белый Ведун уже давно не знает такого слова.
Священная роща.
Выехали, как и положено ведунам, к вечеру. Младояр ничего не сказал ни отцу, ни брату. Да и правду сказать, все давно привыкли, что эта странная пара мможет сорваться в любой момент с места и отправиться куда-нибудь. А потом, непременно вернуться!
Первые двадцать верст – хоть с закрытыми глазами скачи, езжено-переезжено! Остановились на ночлег, свернув с дороги к мало кому известному хуторку. От этой ночевки у Младояра осталось пренеприятнейшее впечатление – ведь он, как и наказал Иггельд, спал в кольчуге, и, соответственно, подкольчужнике и верхней рубахе. В поле, оно привычно, но летом на теплой печке…
Утром маленький отряд уже скакал по мало кому известной тропе, прямиком к Священной Роще. Есть дорога получше, сотнями тысяч ног да копыт утоптана, мостики через речки да ручейки положены, не езда – благодать! А так – и вплавь, и сквозь кусты колючие. Зато – всего лишь двадцать верст, на полном скаку – от силы два часа. К чему загонять лошадей? «Да и небо в облаках, все одно не поймешь, сколько до полдня» – рассудил Младояр.
– А твое деревце, вернее – дерево, оно тоже в Священной роще? – спросил княжич старика.
– С какой стати? – засмеялся Иггельд, – В Священной роще зарывают последы княжичей да купцов, ну, дружинников там… А я же деревенский, да и жили мы небогато. Куда уж отцу скакать за полторы сотни верст до Священной рощи. И к тому же я десятым младенцем родился.
– Значит, твое дерево – далеко на хуторе?
– У наших просто было – зароют кровавого ближняшку в лесочке, чтоб никто не видел – где, а сверху – саженец. И только подросшему сынишке отец то место покажет, даст к родимому деревцу прикоснуться. Если вспомнит, конечно. Ну, я-то запомнил место, где мое дерево росло…
– Почему росло? – попытался поправить наставника Младояр, – И сейчас растет – ты же живой!
– Проезжал я теми местами лет двадцать назад, заехал, взглянул. Давно мое родимое усохло, даже пенька не осталось.
– Как же так, ведь говорят – что с деревом, то и с человеком?
– Это из рода тех же поверий, что и «через три дня ты умрешь»!
Младояр задумался. Вот так, один раз за другим,
– А у меня, Игг, я так думаю, нет родимого дерева? – спросил княжич.
– Отчего так думаешь?
– Да сколько ни болел, в Священную Рощу не возили…
– Ну, травки-то надежнее, – усмехнулся Иггельд, – только ты не ту думку думаешь…
– Нечего закапывать? Кровавого ближняшки не было?
– Ага.
Полдень еще не миновал, светило стояло пока довольно низко, в аккурат за спинами Иггельда и Младояра. На небе ни облачка, ветер разогнал утренний туман, горизонтальные лучи солнца высвечивали каждый лепесток, каждую веточку Священной Рощи, деревья как бы светились, пылали. Если б рисовать рощу маслом – так делать это надо именно в такой день и час. Или обождать пару месяцев, дождаться осени, раскрашивающей листья в цвета от рыжего до багряного? Нет, и так, когда все зелено – тоже прекрасно!
На фоне этой красотищи как-то нелепо смотрелись фигурки людей —стоящих в растерянности четверку горожан, молодых мужей, торговцев или ремесленников по виду. Двоих – жителей Крутена – Иггельд даже признал, вроде – лечил когда-то. В руках у молодые мужчины держали саженцы, глаза блуждали. Утро – как раз время сажать деревья новорожденным, да, видать, что-то не так…
– Что такое?
– О! Иггельд! – кажется, эти бедняги получили, наконец, какую-то точку опоры в неожиданно зашатавшемся окружающем мире, низкорослый молодой отец, рыжий, с какими-то забавными темными полосами на лбу – ну, точно гриб-рыжик, зачастил, – Там… Там… Какие-то живые мертвецы, в Рощу не пускают! С мечами…
– Сколько их?
– Четверо, и все – страхолюдные… – сообщил рыжий.
– Убить нас хотели, еле сбежали… – добавил другой парень, длинный и худой, верно взявшийся сопровождать друга в Священную Рощу.
– Держатся вместе? – уточнил Иггельд.
– Да, да!
– Пошли, – обрадовался Младояр, вынимая меч, – покажите!
– Не торопись, отрок, я кое-что приготовил тут, – старый ведун развязал мешочек, – запалите кто-нибудь факел!
– Факел? Днем?
– Я кое-что позаимствовал в Храме Огня, – Иггельд извлек, наконец, что-то похожее на смоляную грушу, с деревянной палочкой вместо черешка, – такого вы еще не видывали. Или струсили?
– С тобой пойдем, – ответил за всех веснушатый рыжик, продолжавший держать в руке саженец.
– Ну, так положи деревце-то, – велел старик, – не засохнет, обещаю – скоро ты его посадишь, и никто мешать не будет!
Наконец, огонь был разожжен, и небольшой отряд двинулся вперед, к роще. Когда до крайних деревьев оставались считанные шаги, перед крутенцами, как из-под земли, выросли четыре фигуры в необычайно грязных, будто год в земле провалявшихся, драных рубахах. Рты полуоткрыты, капает слюна. Глазницы загноенные, копошатся червячки вокруг ничего не выражающих белесоватых глаз. А вот ладони сжимают короткие железные мечи! «Тупые, небось» – почему-то подумалось княжичу.