Крылатая гвардия. «Есть упоение в бою!»
Шрифт:
В небе Румынии
26 марта наш фронт достиг реки Прут – водной границы с Румынией, и в первых числах апреля наступление приостановилось.
Мы начали готовиться к передислокации на плошадку Бельцы. Утром к нам прилетел инспектор дивизии Ф.Ф. Дахов и потребовал выделить ему в напарники одного летчика из руководящего состава для ознакомления с новым местом базирования. Выбор командира пал на меня. Но у самолета мой механик Козлов, тревожный и озабоченный, докладывает с досадой:
– Командир! Лететь нельзя. Машина неисправна… Где-то подтравливает воздух.
– Дохвалился ты, Петро, домудрился: «Не тронь технику до подтравливания!» – с огорчением пеняю я и без того расстроенному механику.
Он быстро заменяет аэродромный баллон, недовольно бурчит себе под нос
– Это надо же… оскандалился… И на чем? На воздушке… – А затем Козлов, уже повеселев, обращается ко мне: – Через полчаса, командир, все будет исправно!
– Ты что, хочешь, чтоб нас с тобой ждали? Сколько воздуха? Или система совсем не держит?! – говорю я с негодованием.
– Давление в норме: около ста пятидесяти атмосфер. Но, – замялся механик и виновато заглянул мне в глаза, – я боюсь, как бы оно не стало на нуле при посадке. Без тормозов-то – вляпаетесь!
Но ждать больше нельзя, и я принимаю решение:
– Мотор запустим от аэродромного баллона. В воздухе после взлета перекрою систему и постараюсь не вляпаться, как ты выразился. Поторапливайся!
– Командир, когда будете заходить на посадку, не забудьте открыть вентиль баллона с воздухом. – В глазах механика сожаление и виноватость.
– Спасибо за совет. До встречи! – я махнул на прощание рукой.
Однако нашей встречи в этот день не произошло. Выполнив посадку на аэродроме Бельцы, я рулю за Даховым и останавливаю самолет рядом с его машиной. Воздуха в системе, несмотря на меры предосторожности, около пятидесяти атмосфер. Не густо…
К моему ведущему подходит представитель инженерной службы воздушной армии, крепко его обнимает и потом сразу же направляется ко мне:
– Что вы копаетесь в машине?
– Перекрываю баллон. В системе – утечка воздуха, – отвечаю без энтузиазма.
– Немцы этого добра оставили уйму – заправим! – Он дает команду механику «организовать баллончик».
Неподалеку от моей машины вижу два огромных штабеля баллонов и спрашиваю, не скрывая тревоги:
– Они не с кислородом? А то я видел, как при запуске так рвануло одну машину, что из нее получилось две – хвост отлетел в одну сторону, плоскости с кабиной и мотором – в другую. Взорвалась от кислорода, как бомба!
– Юноша, постыдились бы так думать, а не только говорить, – шутя выговаривает мне представитель инженерной службы.
Не успокоившись, я прошу механика:
– Вы еще раз проверьте, пожалуйста… Откройте вентиль баллона так, чтобы из него пошло слабое дуновение. Подставьте горящую спичку: если там воздух – она погаснет, если кислород – горение усилится. Понятно?
Дахову, видимо, надоело мое упрямство, но виду он не подает:
– Не чуди, Евстигнеев! А то научишь…
Осмотрев летное поле и определив расположение стоянок для нашего и братского 297-го полка, собираемся в обратный путь. Я проверяю свой самолет. Воздуха в системе сорок атмосфер. Для запуска мотора, на выруливание и торможение после посадки вполне хватит. Но в это время механик подвозит
Сажусь в кабину и шутя говорю Дахову:
– Отойдите от греха подальше. Сейчас будет выбух!
Ремнями я привязываться не стал – всякое случается, и бывалые люди, вроде представителя воздушной армии, ошибаются.
Несколькими качками плунжера пускового насоса создаю давление, необходимое для наполнения бензином трубосистемы запуска мотора. Взявшись левой рукой за лапку зажигания (тумблер магнето), прошу механика:
– Откройте вентиль баллона.
Как только заработал пусковой насос, кислород подключенного баллона соединился с бензином и… взрыв! Кабина наполнилась пламенем. Как я успел перекрыть кран насоса, сказать трудно. Плунжер, сорванный взрывом, бьет мне по правой ноге выше колена, загораются разодранные брюки. Левая рука, отброшенная вправо, самопроизвольно включает зажигание – мотор заработал… Охваченный пламенем, я пытаюсь выключить зажигание. Дахов прыгает на центроплан и, ухватившись за плечевые ремни парашюта, тянет меня из кабины. Но моя левая нога нечаянно передвигает сектор газа в крайнее переднее положение, и мотор взревел! Мы с Даховым, сшибленные тугой струей воздуха от винта, кубарем скатываемся с центроплана «лавочкина».
Я бросаюсь к самолету, а он начал разбег… Схватившись за борт горящей кабины, чтобы выключить мотор, я снова срываюсь вниз, не успев даже забраться на центроплан. Стабилизатор сильно бьет по парашюту, но я вновь вскакиваю! А самолет убегает… Мы стоим, разинув рты от удивления. Вгорячах кричу с досадой:
– Взлетит же, черт необузданный!
Машина, словно управляемая опытным летчиком, продолжает разбег по прямой. Пробежав метров полтораста, она вдруг развернулась налево почти под прямым углом и, ткнувшись носом в землю, остановилась – может, что-то попало под колеса, а вероятнее всего, из-за воздействия вращающегося винта.
Подбежав к самолету, видим, что пламя погасло, и только сабый дымок, запах гари да закопченный борт фюзеляжа со вздутой от огня покраской зловеще напоминали о только что случившейся беде.
В кабине все исковеркано, трубопроводы разорваны. Мне тяжело смотреть на израненного боевого друга. Нелепо все получилось…
Армейский представитель ругает себя на чем свет стоит:
– Проверил два баллона и успокоился!.. На моей совести ведь машина!.. Товарища твоего, Федор Филиппович, – это он уже к Дахову, – устроим у местных жителей. А ты лети и присылай медиков.
В ближайшей к аэродрому хате нас встретила низенькая смуглолицая старушка. Поохав, глядя на меня, она повела нас в другую комнату:
– Живите. Места хватит.
Дахов взволнован, но виду не подает и заверяет меня:
– Оставайся, Кирилл. Сегодня не обещаю, но завтра с утра будут у тебя медики. Потерпи, друг.
Хозяйка хаты, вмешиваясь в разговор, решительно запротестовала:
– Не надо медицины! Скоро будет хорошо…
Я остался один. Старушка хлопотала в соседней комнате. Приготовив какую-то мазь, она осторожно покрыла ею все мое лицо. Скоро стало легче – боль утихла, легкий озноб прекратился. До самого утра я проспал глубоким сном праведника.