Крылатая гвардия

Евстигнеев Кирилл Алексеевич

Хозяйка наша, пожилая приветливая женщина, жила с двумя дочками Зоей и Галей и сыном Юрой. Петровна приняла нас радушно, а Виктора Гришина - как родного сына. Оказалось, что она знала его раньше: после окончания Борисоглебской летной школы он работал здесь инструктором. В быту семьи чувствовалась скудность военных лет, но гостеприимство было привычным, русским. Пока мы осваивались в чисто прибранных комнатах, Анна Петровна расставила на столе картошку в мундире, соленую капусту, огурцы.

– Милости прошу,- приветливо пригласила она,- чем богаты,

тем и рады: хлеба нет, не обессудьте. Будь он проклят, этот Гитлер... Как было хорошо зажили, так нет же, надо эту проклятую войну начать! Скорее бы уж прогнали его с нашей земли...

От ужина мы не отказались, не стали обижать хозяйку. А потом решили постоянно питаться здесь, получая в столовой положенное довольствие.

Однажды Петровна пришла с работы, а старшая дочь в слезах. Мать спрашивает:

– Что случилось?

Дочка еще громче плачет. Оказалось, хлебные карточки потеряла.

– Как же так...
– растерялась наша хозяйка.
– Боже мой, горе-то какое... Зоя, как же будем жить?.. Заметив нас, она застеснялась.

– Ладно, не реви. Картошка у нас есть - перебьемся как-нибудь, да и по карточкам получать-то оставалось всего недельку. Вытри слезы. В избе столько женихов, а ты плачешь.

Зоины всхлипывания утихли. Все успокоились, и Юрий Любенюк просто и буднично сказал:

– О карточках, Петровна, не кручиньтесь, обойдемся. Стол у нас, как и был, общий.

Пройдут годы, десятилетия. Война будет уже историей, но навсегда останутся в наших сердцах слезы женщины, которые не выветрит время...

Как-то вечером пошли мы с Шабановым за ужином. По дороге встретили Пантелеева и Мубаракшина. Они, посмотрев на наши эмалированные ведра и вещмешок, неожиданно предложили:

– Вот что, продовольственники, есть предложение зайти в казарму к фронтовикам. Возражений нет?

В казарме было накурено - хоть топор вешай. За одним столом, окутанным плотной пеленой табачного дыма, рубились в "козла", за другим - тоже в сизоватом облаке - просматривались полетные карты. Кто-то играл на гитаре и тихо пел: "Мне в холодной землянке тепло..."

Вдруг слышим откуда-то сверху почти забытый голос:

– Братцы... бирмчане!

Как по команде, повернув головы, мы увидели полноватого летчика в синем комбинезоне и узнали... Николая Федоровича Пушкарева.
– Пантелеев! Шабанов! Мубаракшин! И ты, Евстигнеев?! Сколько же вас здесь?..

Оказывается, начальник школы сразу заметил нас. Обнимает каждого, радуется до слез.

– Молодцы, орлы! Как же вам удалось выпорхнуть из бирмского гнезда?.. Однако пора в столовую, там и поговорим...

По дороге на ужин Николай Федорович в шутливом тоне рассказывал о себе:

– Для истребителя, братцы, я уже староват. Кабина тесна стала, но кроме летного дела ничего не признаю. Воевал под Сталинградом. Завтра с полком легких ночных бомбардировщиков снова ухожу на фронт. Самолеты у нас в полку, конечно, не "лавочкины". Повоюю на них, а в перспективе - Пе-2.

Ужин прошел за теплой, дружеской

беседой, за воспоминаниями о нашей школе и закончился взаимным обещанием драться за Родину, не жалея жизни. Утром бывший начальник школы вылетел на фронт. Забегая вперед, скажу: войну он закончил в звании полковника - заместителем командира бомбардировочной дивизии.

Вскоре взяли курс на фронтовой аэродром и мы. Летели поэскадрильно, впереди каждой шел лидер - бомбардировщик Пе-2. Нашу группу должен был возглавлять командир полка Солдатенко, но из-за незначительной неисправности в самолете отстал от своих, а к нам пристроился Иван Кожедуб.

Прошло минут пятнадцать. Я заметил, что от маршрута мы уклоняемся влево и, предчувствуя неприятность, передал комэску Игнатову:

– Командир, не туда идем... Он знал об ошибке и ответил:

– Вижу. "Пешка", мы уклонились влево! С Пе-2 не ответили. Тогда Игнатов доложил командиру полка:

– Лидер заблудился, на запросы не отвечает. Разрешите идти самостоятельно.

Кожедуб, поняв, что его принимают за Солдатенко, уточнил:

– Командир прилетит позже. На его самолете я, Кожедуб.

Летчики поняли тревожную обстановку. Интервалы и дистанции в строю резко увеличились: каждый достал полетную карту и искал местонахождение.

– Приготовиться к развороту вправо. Любенюку выйти вперед к лидеру: заставить его следовать за группой!
– приказал Игнатов.

Юрий вышел вперед, покачал машину с крыла на крыло, что означало: "следовать за нами"... Но лидер шел прежним курсом.

Я начал раздражаться:

– Командир, для начала трассу перед носом. Не послушается - ударим!

– Так и сделаем. Куда он нас ведет?..- возмутился и мой ведущий.

Трасса длинной очередью из пушек прошла впереди Пе-2. Бомбардировщик шарахнулся в сторону: вошел то ли в мелкий вираж, то ли в разворот. Связь с ним сразу же восстановилась, но была очень слабой, поэтому мы не без труда поняли: лидер предлагал произвести посадку в районе Бутурлиновки. Там есть линейный ориентир- узкоколейка, речушка Осередь и знаменитая дубрава - Шипов лес. Но Бутурлиновка расположена почти в самом начале маршрута, точнее - на траверсе его - с оставшимся запасом горючего не добраться, а запасных аэродромов поблизости нет. Куда же садиться? В поле? Так можно погубить тринадцать машин - первокласснейших истребителей... Комэск Игнатов вышел вперед и, покачав с крыла на крыло, дал команду: - Всем следовать за мной. Идем на Россошь.

До этого полевого аэродрома было километров сорок, и через несколько минут мы уже находились над ним. Около ангаров стояли немецкие самолеты с отвратительными черными крестами.

Любенюк приказал:

– Евстигнеев, пройди на малой высоте, проверь годность полосы к посадке.

Я снизился, пролетел над полосой, ровной, слегка запорошенной снегом. Выпустив шасси, передал командиру:

– Сажусь. Ждите доклада.

После приземления я быстро подрулил к ангару, у которого стоял военный.