Крылатая гвардия
Шрифт:
"Вот это дело... Но как все-таки пройти завесу огня?" - тревожные мысли непрошеным страхом вползают в душу... Однако мы прорываемся и выходим на цель Бомбы, реактивные снаряды обрушиваются на врага: на земле взрывы, огонь, дым; пыль, поднятая "илами", неподвижно висит серыми столбами.
Штурмовики перестраиваются и, замкнув круг, поливают цели пулеметно-пушечным огнем. Мы зорко следим за воздухом, не оставляя без внимания и работу наших товарищей внизу, почти у самой земли.
Сейчас должны появиться фашистские истребители; они, наверное, уже вызваны с переднего края. Слишком велик у немцев
Голос командира группы штурмовиков прерывает мои мысли:
– "Горбатые", не растягивайтесь!
И вот появляется шестерка "мессершмиттов".
Подорожный сразу же командует:
– Справа "мессеры". Четверка, держитесь "горбатых"! Юра, приготовиться к бою! Отойди чуть в сторону, пусть "худые" подойдут поближе.
"Сто девятые" бросились к штурмовикам. Но слишком рискованно заходили они в хвост к "илам", поэтому оказались между двумя четверками - командира и Любенюка.
– За батю - в атаку!
– гремит голос Подорожного.
Немцы видят, что попали в клещи, и бросаются вверх, в сторону четверки командира. Наша группа, опережая ее, сближается с "мессерами". Короткая схватка - и противник, потеряв два самолета, выходит из боя. Такой была первая расплата за гибель Игнатия Солдатенко...
Между тем противник затевал что-то крупное: подтягивал войска в район Белгорода, увеличивал количество самолетов на аэродромах. И нашему полку наряду с другими задачами приходилось прикрывать войска на поло боя, барражировать над железнодорожной станцией Валуйки.
Напряжение огромное: выходы на задания чередуются с дежурствами на аэродроме. Летчики с рассвета до темноты в самолетах. Механики и техники или в ожидании машин с задания, или готовят их в очередной полет. Они едва успевают заправить наши истребители горючим, боеприпасами и провести послеполетный осмотр.
Самолет еще сруливает с посадочной полосы, а механик уже бежит навстречу, лицо его озабоченно и одновременно светится радостью: жив командир, цел, а может, и невредим его верный и надежный товарищ - боевая машина.
Когда наступает весенний вечер и мы, уставшие от перегрузок, ложимся спать, технический состав буквально ночь напролет делает все возможное и невозможное для поддержания боевых машин в полной готовности к сражениям в воздухе.
И так каждый вылет - день за днем, месяц за месяцем. А из них складываются тяжелейшие годы войны.
...Полк перелетает ближе к Курску. Наш новый аэродром - обычное поле на окраине небольшой деревушки. У оврага, заросшего кустарником и небольшими деревьями,- вместительных размеров землянка. Перед ней - летное поле, с юга на север - глубокий овраг и насыпь железной дороги, а на восток, вдоль южной границы рабочей полосы,- лесопосадка.
Дня через три-четыре после перебазирования командир эскадрильи А. Гомолко получил приказ блокировать аэродром врага в Харькове. Такой задачи нашему полку решать еще не приходилось. Но цель ясна - не дать немецким самолетам подняться с аэродрома, вскрыть расположение зенитных точек и огнем своих пушек подавить их. Если появятся истребители противника - связать боем, не забывая о выполнении основной задачи.
Перед вылетом комэск сказал:
– Пойдем четверкой. Со
Мы в воздухе. Если совсем недавно летали в район Белгорода с юго-востока, отмечаю про себя, то теперь, перелетев к Курску, проходим эти места с севера.
Вот и Харьковский аэродром. Утренняя дымка закрыла горизонт, и совсем не видно черты, разделяющей землю и небо. Но все наземные объекты просматриваются хорошо, а для нас главное - вертикальная видимость: стоянки, что по краям летного поля, буквально забиты "юнкерсами" и "хейнкелями".
Наша четверка стала в круг над аэродромом. Обстановка - прямо по поговорке, что бытует в народе: тишь и гладь да божья благодать. Ни тебе зенитного огня, ни фашистских истребителей... Видно, как около самолетов копошатся люди, снуют по стоянке автомашины. Враг, наверное, не ждал нашего появления.
Но не прошло и минуты, как из двух точек, что по краям аэродрома, потянулись вверх трассы зенитного огня.
Гомолко передал по радио:
– Пикируем. Будьте внимательны.
Наше звено почти отвесно пошло на одну зенитную точку. Короткий залп из всех пушек - и огонь батареи прекращен. Выходим из пикирования, а чуть выше и впереди нас две пары Ме-109.
Завязалась короткая схватка. Но, видно, "сто девятые" оказались над аэродромом случайно: бой ведут осторожно, будто нехотя, и вскоре удирают.
Мы их не преследуем, а действуем точно по заданию - блокируем аэродром. И вот минут через пять-шесть из утренней дымки появляются контуры наших бомбардировщиков. Они идут группа за группой, волна за волной: впереди "петляковы", за ними - "ильюшины".
С появлением армады наших самолетов мы, облегченно вздохнув, отошли в сторону от курса их полета, чтобы случайно не попасть под свои же бомбы. После атаки первых групп бомбардировщиков аэродром окутался дымом пожаров. Ни один самолет противника не поднялся в воздух. И получилось так, что пережитое нами во время налета фашистской авиации, в день гибели нашего командира полка, повторилось сейчас в стане врага. Было радостно сознавать, что это очень ответственное задание командования мы выполнили четко, слаженно и без потерь.
Пристроившись к ведущей девятке "петляковых", мы без приключений вернулись на свой аэродром.
Первым, кого я увидел после приземления, был мой механик Шота. Рядом с ним стоял с поникшей головой заметно осунувшийся старший инженер полка Е. Л. Фраинт. Вижу, мои друзья хотят что-то высказать, но именно это "что-то" мешает откровенному разговору.
Наконец я не выдержал молчания:
– Шота, что нового?
Он подошел ко мне, зачем-то полез в карман комбинезона, порылся там ничего не нашел, потом, страдальческими глазами глянув на инженера, в сердцах попросил: