Крылатое племя
Шрифт:
Когда показались облака, нам пришлось подняться над ними. А как там, у полюса? Вдруг он закрыт, и
облачность опускается до льда. Смотрю вниз, пытаясь увидеть окошко.
Штурман несколько раз проверил расчеты — все верно!
— Полюс, — объявил он. [58]
Все в самолете притихли. Беспокоятся: пробьем ли облака, есть ли внизу ровные льдины?
Я убрал газ и с высоты тысячи восьмисот метров нырнул, как с вышки. Машина словно окунулась в
белесый туман.
Уже тысяча метров,
Люди прильнули к стеклам окон. Сквозь облака мелькнул лед, а мы не успели его разглядеть. Шестьсот
метров... Наконец, словно сжалившись над нами, облачная пелена разорвалась.
Внизу, насколько хватал глаз, тянулись ослепительные ледяные поля с голубыми прожилками разводьев.
Казалось, беспредельная поверхность океана вымощена плитами самых разнообразных форм и размеров.
Своими очертаниями они напоминали причудливые геометрические фигуры, вычерченные неуверенной, детской рукой. Среди них надо выбрать самую внушительную, гладкую и крепкую — для посадки.
— Михаил Васильевич, вот замечательная площадка! — неистовым голосом кричит мне кто-то.
— Здесь их много! — улыбаясь, отвечаю я.
Недалеко от разводья мне бросилось в глаза ровное поле. На глаз — метров семьсот длиной, метров
четыреста шириной. Сесть можно. Вокруг нее огромное нагромождение льдов. Судя по торосам, лед
толстый, многолетний.
Развернувшись, снова прошелся над площадкой.
Штурман открыл нижний люк и приготовился бросить дымовую ракету, чтобы определить направление
ветра. Горит она всего полторы минуты. За это время надо успеть сделать круг и идти на посадку. Тут уж
медлить нельзя.
Ракета сброшена. Развернулся против ветра и иду на малой высоте. Под самолетом мелькают торосы, вот-вот задену их лыжами. Но все кончается благополучно. Самолет мягко касается снега.
Итак, мы завоевали полюс. Молча обнимаем друг друга. А через минуту в беспробудной вековой тишине
раздается громкое «ура!». [59]
О. Чкалова. Призвание
1
Как-то Громов сказал:
— На земле он ничем не выделялся...
И это действительно так. Валерий Павлович не был ни красивым, ни стройным. Но сквозь немного
нахмуренные брови и взгляд исподлобья проглядывалась необыкновенная доброта его большого сердца.
По существу своему он был лириком и очень нежным человеком, любил семью. Слово «мать» для него
являлось священным словом. Сам он лишился матери в шестилетнем возрасте, я тоже осиротела рано, и
это нас как-то сближало.
Помню весенний погожий день. Почти по-летнему грело ленинградское солнце. Деревья начали
покрываться листвой, а под ногами
Серафимовское кладбище, где была похоронена моя мать. Молча постояв над могилой, Валерий
Павлович вдруг склонился ко мне и тихо сказал:
— Лелик, обещаю никогда не обижать тебя, любить и быть твоим другом до конца жизни...
Все время, как я его знала, а познакомились мы в 1925 году, мечты и планы Валерия Павловича были
связаны с воздухом и полетами. Авиация наша переживала тогда период своего становления. Не все
понимали Чкалова. Часто его дерзания принимали за лихачество и нарушение летного устава. Сколько по
этой причине довелось пережить ему тяжелых и грустных минут.
По-моему, догматизм и начетничество свойственны всем профессиям, в том числе и летной. Иногда, если
человек хочет поломать устаревшие рамки и нормы, ему ставят препоны. Так было и с Валерием
Павловичем. [60] За 250 петель подряд на недозволенной высоте его посадили на гауптвахту и
отстранили от полетов.
После этого он стал каким-то невменяемым. Приходил на аэродром и чуть не со слезами в глазах просил
командира «разрешить подлетнуть». Тот, конечно, отказывал. Как-то, не выдержав, Чкалов нагрубил ему.
Такая недисциплинированность, да еще после «губы», повлекла новое наказание. Суд лишил Чкалова
звания военного летчика и приговорил к шести месяцам тюремного заключения. К счастью, ему удалось
освободиться месяца через три.
Во всем этом деле меня утешало одно. Было видно, что неприязнь начальства не могла повлиять на
отношение к Чкалову товарищей. Молодые летчики по-прежнему уважали его за простоту, смелость, за
исключительную преданность авиации.
В части долго и с восхищением вспоминали о знаменитых чкаловских петлях и упорно спорили о том, что помогло ему: физическая выносливость или высокая техника. А потом сошлись на мысли, что в нем
сочетались в полной мере и то, и другое.
Рискованные полеты Чкалова не были бесцельными и безрассудными, а являлись творческими поисками
летчика-новатора. Он разведывал новые пути в авиации, предвидя ее будущее.
В октябре 1927 года Валерий Павлович полетел в Москву для участия в параде. Там во время подготовки
и репетиций ему удалось отвести душу. В письме он писал: «Мне было разрешено здесь делать любую
фигуру и на любой высоте. То, за что я сидел на гауптвахте, здесь отмечено особым приказом, в котором
говорится: «Выдать денежную премию старшему летчику Чкалову за особо выдающиеся фигуры
высшего пилотажа».
После этого, ободренный такой оценкой его работы, Чкалов продолжает совершенствовать свое