Крылатый воин
Шрифт:
— Ни одной царапины! — докладывает механик Гвоздев радостно, потому что им меньше работы.
На посадку заходит «Пе-3» с неработающим правым двигателем. Дотянул-таки сержант Радин. Садится криво, «скозлив» и чуть не скапотировав, и останавливается на полосе. К самолету спешит санитарная машина. Видимо, перед посадкой доложили, что на борту раненые. Штурман выбирается сам, придерживаю правую руку у груди, а пилота вытягивают, сразу кладут на носилки и грузят в «санитарку». Штурман садится в нее сам, улыбаясь сквозь боль. Лицо бледное, ни кровинки. Представляю, сколько раз он похоронил себя, пока не приземлились.
Не переодеваясь, только сняв парашюты, идем в штаб на доклад. Для этого в зрительном зале клуба выгорожено место фанерными
— Самолет сержанта Изюмова ушел с боевого курса, — сообщает в конце капитан Шикторов.
— В чем дело, сержант? — строго спрашивает майор Бабанов.
— Увидел справа более достойную цель для наших бомб, отработал по ней и сразу вернулся в строй, — докладываю я.
Командир полка смотрит на капитана Шикторова. Тот кивает, подтверждая, что я не сбежал с поля боя, а всего лишь совершил непредусмотренный маневр.
— На первый раз строгий выговор. Если повторится, пойдешь под трибунал, — спокойно говорит майор Бабанов.
— Есть! — без восторга произношу я.
После идем все вместе в столовую. По случаю боевого вылета нам полагается по сто грамм коньяка и через раз двести грамм сала. Выдают их в обед, но все отложили выпивку до возвращения с задания. Поддатому, конечно, погибать веселее, но от радости, что вернулся невредимым, идет лучше. Стаканы с коньяком выставили на ближнем от входной двери четырехместном столе. Шесть стоят отдельно. Судьба трех самолетов и их экипажей пока не ясна. Вернутся — выпьют, а на нет и коньяк исчезнет.
Выйдя из столовой, члены экипажей возвращаются к клубу, курят перед крыльцом. Говорят все сразу, не слушая друг друга. Для многих это был первый боевой вылет, и у каждого случилась самая интересная история. Я стою в стороне, чтобы не вдыхать табачный дым, и участия в гаме не принимаю. Меня не напрягают, предполагая, что расстроен из-за выговора. Да плевать мне на него! Дальше буду летать строго по уставу, хотя это скучно.
— Фотометристы идут! — весело кричит кто-то, и летчики, делая последние затяжки и бросая окурки в сугробы, которые нагребли на газон справа и слева от трехступенчатого каменного крыльца клубы, возвращаются в помещение на разбор полета.
— Во время выполнения боевого задания отработали неважно. Большая часть бомб легла левее цели. Точно поражены всего четыре танка, — докладывает командир полка, делает паузу, переводит взгляд на меня и добавляет: — И восемнадцать автомобилей, которые стояли правее дороги.
Фотографировать начали, когда зашли на боевой курс. Делал это штурман нашего звена, потому что все равно был не при делах, ведь бомбили по наводке командира эскадрильи. К тому времени бомбы летевших впереди уже достигли цели или попали в кадр в виде размытых пятнышек. На первых фото немецкие машины стоят невредимыми. На последних видны черные воронки на белом снегу левее дороги, всего четыре дымящихся танка на ней и полыхающая стоянка правее. Значит, уничтожил автомобили самолет, который летел на боевом курсе сзади правее фотоаппарата, а это всего один. Три потерянных самолета и один подбитый в обмен на четыре танка — провал со всеми вытекающими последствиями в первую очередь для командира полка. Восемнадцать сожженных машин, а, скорее всего, меньше, потому что из-за дыма не видно, какая горит, а какая нет, засчитали все, которые были на первых снимках, поднимают оценку боевого вылета до «удовлетворительно». Майор Бабанов ждет мою реакцию, но я дипломатично молчу.
— Все свободны! — расслабившись, объявляет он.
Штурман Матюхин, который после вынесения строгого выговора старался держаться в стороне, мол, я тут не причем, толкнул меня легонько локтем
— Молодчага! Знай наших!
Видимо, наши для него — величина переменная, как начальство скажет.
13
На следующий день в первый полет отправились в половине десятого. Немцы перли на Москву, уверенные, что с ее захватом закончится война. В строю пять звеньев. Бомбовая нагрузка почти по максимуму. На этот раз четыре «сотки» на подвесках, двух подфюзеляжных и двух подцентропланных, и шесть «пятидесяток»: четыре в центральном бомбовом отсеке и две в мотогондольном. Такие бомбы уничтожают танк, даже если падают метрах в десяти от него. Нас сопровождает шестерка «Лагг-3».
На высоте полторы тысячи метров заходим на цель в районе деревни Толстиково — дорогу, по которой движется длинная колонна военной техники, ложимся на боевой курс. На этот раз я не выпендриваюсь, делаю, как все. Куда упадут бомбы — это проблема штурмана полка майора Зарукина, который на ведущем «пе-3». Никто нам не мешает. Сразу разворачиваемся и на той же высоте летим назад. Приземляются все машины. На боевой полет ушло около часа.
К самолетам устремляется обслуживающий персонал, начинает проверять, пополнять топливо и масло, подвешивать бомбы. Работают быстро. Пока хорошая погода, надо сделать побольше боевых вылетов.
Экипажи идут в штаб на разбор. Фотографий пока нет, я строй не нарушил, так что процедура проходит быстро. В конце командир полка сообщает, что вчера два «Пе-3» совершили вынужденную посадку на нашей территории. Один вскоре привезут на Полигон. Экипаж второго не знал, по какую линию фронта оказался, поэтому сжег самолет.
Через час с небольшим взлетаем во второй раз. Уже на подходе нас встречают немецкие истребители: шестерка «Хейнкель-113» и четверка «Мессершмидт-109». Сопровождавшие нас «Лагг-3» закручивают с ними карусель высоко в почти безоблачном небе, а бомбардировщики ложатся на боевой курс. Опять дорога с техникой. Держусь за ведущим звена, жду, когда начнет метать икру, чтобы повторить за ним. За моей спиной строчит, напоминая швейную машинку, ШКАС штурмана, а затем громче, жестче — крупнокалиберный пулемет стрелка-радиста. Тут же впереди выше появляется немецкий истребитель. Пролетает так быстро, что я не успеваю среагировать. Засмотревшись на него, пропускаю момент начала бомбардировки самолета командира звена, торопливо нажимаю кнопку бомбосброса, жду, когда выйдет последняя «пятидесятка» из внутреннего отсека. Тут же поворачиваю вправо вслед за ведущим и вижу, как к земле устремляется, пылая, «Пе-3». После окончания маневра, наблюдаю еще одну дымящую «трешку», которая пока летит в сторону линии фронта. Мы увеличиваем скорость, обгоняем ее.
На аэродром Полигона приземлились двенадцать самолетов. Среди не вернувшихся командир Второй эскадрильи капитан Шикторов. Это он загорелся и упал. С остальными неясно. Может, приедут завтра-послезавтра на попутном наземном транспорте.
Механик и мотористы осматривают самолет, находят пулевые отверстия.
— Много дырок? — спрашиваю механика Гвоздева.
— Не очень. Ничего серьезного, — отвечает он.
Считать количество пробоин — дурная примета.
— У меня патроны кончились, — напоминает оружейнику штурман Матюхин.
Мне казалось, что выстрелил он всего пару-тройку коротких очередей.
Выслушав доклады, командир полка назначает капитана Шербатюка командиром Второй эскадрильи и приказывает:
— Всем обедать. Впереди еще один вылет. Итоги будем подводить после него.
На этот раз никто не откладывает коньяк на вечер. Я тоже дергаю залпом и заедаю жиденьким гороховым супчиком, в котором маленькие ломтики картошки гоняются за редкими и еще меньшими кусочками разваренной, волокнистой говядины. На второе макароны с маленькой котлеткой, в которой хлеба больше, чем мяса, и на десерт густой компот из сухофруктов. Представляю, как скудно питаются гражданские, у которых паек раза в два меньше.