Крылатый воин
Шрифт:
Теперь я безлошадный. Может быть, ранят какого-нибудь пилота, подменю, но, кроме меня, таких еще несколько человек. Теперь все наряды мои, причем, как сержант, буду всего лишь помощником дежурного офицера. Меня это напрягает, потому что придется подчиняться сопляку, возомнившему себя опытным воякой.
19
На аэродроме Полигон вместе с нами базировался Пятьсот третий штурмовой авиационный полк (ШАП). Командовал им тридцатидвухлетний подполковник Пивенштейн Борис Абрамович, одесский худощавый ашкенази с узким саркастичным лицом Мефистофеля, по крайней мере, как я представлял себе этого мифического персонажа. По службе мы не пересекались, слишком разные должности. Я старался держаться от него подальше. Всё-таки реалии
Отношения между летчиками проще, чем в сухопутных или военно-морских войсках. Одна из причин — будучи сержантом, я отдавал приказы лейтенанту-штурману. Эта традиция работала между сопредельными званиями, должностями: старший рядовой состав — младший офицерский, а последний — со старшим офицерским составом. Пока я был сержантом, набиваться в приятели к командиру другого полка было неэтично. Однако двадцать шестого декабря майор Бабанов на утреннем построении зачитал приказ о присвоении воинского звания младший лейтенант всем летчикам-сержантам полка, совершившим более десяти боевых вылетов, и о предстоящем перебазировании на аэродром Мясново на окраине Тулы. Я решил, что пора пошевелить ластами.
День был нелетный. Подполковник Пивенштейн пришел на стоянку, на которой были четыре исправных самолета и один в ремонте, возле которого ковырялись механик и моторист, что-то спросил у них. Наверное, когда будет готов к вылету? Не знаю, что ему ответили, но махнул рукой и пошел к вышке.
Тут на его пути и нарисовался я с улыбкой и южным говором:
— Товарищ подполковник, имею задать вопрос: вам опытный летчик не нужен?
— Таки да, особенно, если с Одессы! — весело ответил он. — Где жил?
— На Канатной, — ответил я.
— А я на Госпитальной жил, напротив Еврейской больницы, — сообщил он.
— Это лучше, чем лежать напротив своего дома, — пошутил я.
Он улыбнулся и сказал:
— Сейчас спешу. После ужина приходи ко мне, поговорим за Одессу и заодно за твою службу.
Подполковник Пивенштейн обитал в небольшой отдельной комнате в двухэтажном каменном доме для старшего комсостава. Односпальная железная кровать и тумбочка рядом с ней у левой стены, посередине прямоугольный стол, накрытый темно-красной скатертью с двумя так и не выстиранными чернильными пятнами, три стула с мягкими сиденьями и у правой — шкаф с большим овальным зеркалом. На белой стене у окна висела черная бумажная тарелка диаметром тридцать три сантиметра — репродуктор радиоточки, из которой лилась песня «Два сокола»: «Первый сокол — Ленин, второй сокол — Сталин…». Почти у всех радио бухтит с шести утра, когда оно начинает с боя кремлевский курантов и «Интернационала» и до полуночи, когда заканчивает ими же. Подозреваю,
Хозяин выставил два граненых стакана, бутылку армянского пятизвездочного коньяка, открытую обычным ножом банку говяжьей тушенки и два куска ржаного хлеба:
— Чем богаты!
Мы перешли на «ты», дернули грамм по семьдесят, закусили.
— Шо тебе не нравится в бомбардировочном полку? — полюбопытствовал Боря Пивенштейн.
— Если бы у меня была задача дожить до конца войны, то это было бы прекрасное место службы. У нас потери раза в три меньше, чем на штурмовиках. В основном теряем самолеты, а не летчиков. «Пешки» крепкие и защищены хорошо, их труднее сбить, чем «Ил-2», несмотря на то, что он бронированный. Но у меня другая задача: отомстить за маму. Да и куража не хватает, и наград, и званий. У вас с этим получше. Слышал, что за десять боевых вылетов дают Героя Советского Союза, — ответил я.
— Да, мои погибают и растут быстрее, не поспоришь, — согласился он. — А на счет Героя за десять вылетов — это уже поменяли. Теперь надо тридцать дневных или двадцать ночных. Из моих пока никто не дожил до двадцати любых.
Мы выпили еще, вспомнили Одессу. Я рассказал байку, что являюсь сыном рыбака, утонувшего, когда мне было три года, и швеи; что учился на химика в университете; что во время эвакуации чудом выжил один со всего корабля, меня нашли в отключке на берегу возле Качи… После чего старался больше слушать и меньше говорить, чтобы не проколоться. Это не помогло.
Дернув по третьей, подполковник сделал вывод:
— Слишком ты культурный для сына швеи.
— Так и ты не тянешь на сына портового грузчика. Мама мне рассказывала, что перед самой революцией работала на химическом заводе в Куяльнике… — заметив, как напрягся собеседник (значит, я не ошибся!), сменил тему: — Ладно, проехали. Моим словам все равно веры нет. Я контуженный. В истории болезни написано, что у меня провалы в памяти и могу путать реальность с вымыслом, с прочитанным в книгах или увиденным в фильмах.
Военного врача второго ранга Сидельникова так легко было провести.
— Хорошая у тебя история болезни! — как бы в шутку произнес Боря Пивенштейн.
— И тебе советую обзавестись такой. Избавляет от многих проблем, — на полном серьезе посоветовал я, после чего попросил: — Мне от тебя надо только одно: помоги перевестись в штурмовики, можно в другой полк.
Мне пришло в голову, что можно переместиться, приводнившись на самолете, как случилось в предыдущую эпоху. На «Пе-2» со мной будут еще два члена экипажа. Они неправильно поймут, если я посажу на море исправный самолет. К тому же, их присутствие может сломать схему, ничего не произойдет. «Ил-2» сейчас одноместные. До стрелка-радиста еще не додумались.
— Хорошо, попробую, но, сам понимаешь, от меня мало что зависит, — пообещал он, разлил остатки коньяка по стаканам, увидел, что маловато для такого разговора, и достал из шкафа вторую бутылку.
20
Я сидел на аэродроме из-за отсутствия самолета, а остальные из-за погоды. На Новый год нам выдали по двести грамм коньяка. Неслыханная щедрость. Большая часть летчиков и технического состава отправились в клуб чулочной фабрики. Там были танцы заполночь по случаю однодневной отмены комендантского часа.
Третьего января утром два наших самолеты перелетели на аэродром Мясново. Один собрался слетать оттуда на разведку с бомбометанием во второй половине дня. Начали прогревать двигатели, и левый вдруг полыхнул. Самолет успели оттянуть на край летного поля, где бомбы взорвались, уничтожив его.
Пятого января в пригород Тулы перебрался весь полк. Часть технического персонала летела в бомболюках «пешек». «Безлошадных» летчиков перевезли на грузовом «Пс-84». Это была советская версия американского «дуглас-дс-3», лицензию на который купили еще до войны. Экипаж — два пилота, бортинженер и радист. Вдоль бортов были откидные дюралевые лавки, на которых и сидели двадцать шесть пассажиров. В проходе лежал наш багаж и ящики и мешки со штабными документами. Во время полета они перемещались по салону, иногда больно ударяя по ногам.