Крылатый воин
Шрифт:
В третий раз летим четырьмя звеньями строем «ромб» в сторону Солнечногорска. Наше звено на самом поганом месте — замыкающими. При атаке немецких истребителей сзади попадем под раздачу первыми. Они встречают нас на подлете. На этот раз шесть «Хе-113», с которыми вступает в бой четверка «Лагг-3». Бомбим колонну из грузовых машин, телег, пехоты и конницы. Солдаты сбегают с дороги на заснеженные поля, падают.
Я, не отвлекаясь, четко повторяю действия ведущего звена. За моей спиной тарахтят два пулемета. Слева и справа проскакивают вражеские истребители.
На аэродром возвращаются десять самолетов. С трудом выбираюсь из кабины, не глядя, пописываю рапортичку механику, иду к складу, чтобы сдать парашют. Сегодня больше не полетим, потому что время почти пять часов. Пока заправят и подвесят бомбы, начнет темнеть, а у нас слишком неопытные летчики для полетов ночью.
Когда были готовы и проанализированы фотографии, командир полка собрал оставшиеся экипажи и подвел итог:
— За день уничтожено до двадцати танков, пятидесяти двух машин, двух рот пехоты и взвода конницы. Выбыло по разным причинам пять бортов. Истребители сбили два «хейнкеля» и потеряли три своих самолета.
14
Утром я первым делом глянул в окно. Антициклон ушел. Небо заволокли тучи на высоте около тысячи метров. Значит, полетов не будет. Признаюсь честно, обрадовался. Слишком вымотался вчера.
На завтрак по случаю понедельника была в лучших традициях советской армии картошка в мундирах с соленой селедкой. Как говорили в мореходке, чтобы было понятно, почему, не будучи замеченным в пьянстве, утром с жадностью пил холодную воду. Картофелины были горячими, обжигали пальцы, кожура отделялась с трудом. Зато вкус был — у-у-у! — ничего лучше не пробовал. По крайней мере, с тех пор, как попал в эту эпоху.
По пути из столовой меня перехватил рядовой из аэродромной охраны:
— Вызывает командир полка.
Майор Бабанов стоял у окна, держа руки за спиной, с грустью смотрел на затянутое облаками небо. Волосы недавно подстрижены, китель наглаженный. Два дня назад к нему приехала жена. Злые языки утверждают, что страшненькая. Такой видный мужик мог бы получше найти. Не знают, что в данном случае зависимость обратная: что нашел, того и достоин.
Выслушав мой доклад о прибытии, командир полка спросил, не оборачиваясь:
— На разведку погоды слетаешь в район Солнечногорска?
— Так точно! — согласился я и, раз уж он хочет искупить вину, попросил: — Разрешите взять бомбы?
Задание не сложное и не очень опасное, но боевым вылетом не считается без бомбежки, не важно, по какой цели и с каким результатом, что в свою очередь скажется на распределении наград, званий и т.д. Если он возвращает долг за строгий выговор, так пусть делает это по-взрослому.
— Только на внутренние подвески, иначе слишком медленно лететь будешь, — согласился майор
Я отправился к своему самолету, возле которого возились, латая дырки, механик и один из мотористов, приказал:
— Готовьте самолет к вылету. Подвесьте внутри четыре «сотки». Полечу на разведку погоды.
Штурман Матюхин и стрелок-радист Сагань тоже сперва не обрадовались предстоящему полету, но узнав, что полетим с бомбами, поменяли отношение. Я провел с ними предполетный инструктаж, рассказал, что собираюсь сделать сам и чего жду от них. В общем, все строго в рамках их обязанностей.
Взлетели в десять ноль пять. Сразу поднялись над облаками и пошли по компасу со скоростью четыреста километров в час на северо-запад. Нам не обязательно выйти строго к Солнечногорску. На небесах было пусто, солнечно и при этом холоднее, чем на земле. Если ад есть, то в нем не жарко, а морозище, сковывающий тело и разум.
Через пятнадцать минут я опустился ниже облаков, на высоту пятьсот пятьдесят метров, и приказал радисту передать эту цифру в штаб. Солнечногорск был правее и позади нас. Я плавно повернул на обратный курс, пролетел над ним. Наверняка в городе были зенитки, но по нам не стреляли. «Пешки» с двумя килями похожи на немецкий легкий бомбардировщик-разведчик «Дорнье-215». Подозреваю, что эту фишку у него и позаимствовали. Это плюс, потому что иногда немцы принимают за своего и не стреляют, и одновременно минус, потому что наши тоже порой путают и стреляют.
На восточной окраине города стояли в пять рядов танки и вспомогательная техника в белой, зимней раскраске, из-за чего чуть не пропустил их. Не меньше сотни. Значит, малость потрепанный танковый полк. Скорее всего, собрали в кулак для мощного удара, понадеявшись на нелетную погоду.
— Штурман, цель видишь? — спросил я по переговорному устройству.
— Да, — ответил лейтенант Матюхин.
— Захожу на боевой, — сказал я и, сняв перчатки, сделал разворот при крене восемьдесят градусов.
Продолжая лететь в горизонтальном положении, снижаюсь до трехсот метров. С пикирования точнее бы попал, но для этого нужна высота тысячи три метров, чтобы выйти на тысяче восемьсот (в реальности тысяча двести и даже ниже) при помощи АП-1 (автомата пикирования). При нажатии на кнопку сброса бомб или автоматического вывода, он сам переставляет триммер руля высоты в положение плюс полтора градуса, и самолет выходит из пике.
Штурман, глядя в дневной оптический прицел, корректирует мой курс.
— Бросай! — командует он.
Я нажимаю на кнопку сброса на правом роге штурвала, жду, когда уйдут все четыре бомбы, и сразу начинаю набирать скорость и высоту.
— Попали! — радостно кричит стрелок-радист.
Немцы поняли ошибку и начали стрелять из зениток. Я бросаю самолет к облачку дыма от разрыва, потому что следующий попадет не туда, и через несколько секунд залетаю в облака, сразу изменив курс. Затем поднимаюсь выше, к солнцу.
— Штурман, как там сзади? — спрашиваю я.