Крылатый воин
Шрифт:
В районе Волоколамска была такая же мерзкая погода, как и в Ногинске, о чем стрелок-радист Сагань сообщил в штаб, а я сделал разворот, чтобы пролететь на высоте четыреста метров вдоль дороги на Москву, найти какую-нибудь цель.
— На десять часов (впереди-слева) аэродром подскока, — доложил штурман Матюхин.
Точно. Шестерка «Ме-109» в белом, зимнем камуфляже сверху. Чуть не пропустил такую важную цель.
— Захожу на боевой с двухсот метров, — сообщаю я членам экипажа и снимаю перчатки.
На малой высоте больше шансов попасть точно, если штурман толковый, а лейтенант Матюхин уже набрался боевого опыта.
— Бросай! — кричит штурман, хотя слышу его прекрасно.
«Пешка» как бы подпрыгивает, освободившись от шестисот килограмм груза. Я захожу на разворот с набором высоты и командую:
— Сеня, фотографируй.
Он и сам знает, но мало ли, вдруг заглядится на результат нашей работы и забудет.
Четыре «мессера» горят, еще один лежит кверху голубым брюхом, напоминая упавшую на палубу летучую рыбу, а последний кажется неповрежденным. Наверное, по нему работает крупнокалиберный пулемет стрелка-радиста и по солдатам, поднятым по тревоге, которые бегут к двум зениткам, расположенным у противоположных краев аэродрома. Как догадываюсь, были уверены, что в такую погоду никто не прилетит.
Мы под углом пронзаем насквозь облака. Вверху пусто, солнечно и холодно. Я надеваю перчатки, потому что руки сразу начинают мерзнуть. Можно расслабиться. Скорость порожнем у нас не меньше, чем у немецких истребителей. Нас не догонишь. Больше напрягает обледенение, которым обзавелись в облаках, пока не критичное.
Двадцать минут полета — и мы опять дырявим стратокумулюс над восточной окраиной Москвы, корректируем курс, заходим на посадку. К нам спешат фотометристы, потому что стрелок-радист сообщил в штаб, что отбомбились удачно.
После проявки фотографий нас вызвал командир полка, поздравит с уничтожением шести самолетов противника, хотя по одному спорно. Майор Бабанов ведь тоже заинтересован, чтобы наколотили как можно больше.
— Будете представлены к награде, — обещает он.
Как шутят летчики, три обещания — одна медаль.
18
Три дня бездельничали из-за плохой погоды, а на четвертый вылетели всем полком — четырьмя полными звеньями. Ремонтники постарались, починили за девять дней два самолета. Ведет командир полка вместе с главным штурманом. Задание особой важности — разнести к чертовой матери железнодорожную станцию Можайск вместе с эшелонами, из которых выгружается подкрепление. Все загружены сверх нормы. Моя «Пешка» тащит, кряхтя, на подвесках четыре ФАБ-250. Лететь всего сто шестьдесят километров, потерпит.
Перед целью снижаемся с двух тысяч семисот метров до тысячи двести, несмотря на то, что работает не меньше восьми зениток. Впереди все небо в разрывах, напоминающих клочки серой ваты, которая быстро растворяется. Я строго следую за ведущим, ни сантиметра в сторону. Если главный штурман полка ошибется, виноватыми станут те, кто не последовал его примеру. Время на боевом курсе — около одной минуты, но она кажется продолжительностью в десять. Впереди и чуть правее взрывается снаряд, и осколки стучат по фюзеляжу, крыльям. Один застревает в плексигласе, и от него разбегаются тонкие трещинки во все стороны, напоминая лапки паука.
Внизу на путях стоят три эшелона: на первом пути с танками,
Все двенадцать самолетов благополучно садятся на аэродром Полигона. К моему подбегают фотометристы, чтобы забрать отснятое. Я сообщаю механику о разбитом лобовом плексигласе и советую внимательно осмотреть правое крыло и фюзеляж с той стороны.
— Черт, а их нет совсем на складе! Привезут, кто знает когда, — жалуется он.
— Значит, буду летать некрасивым, — шучу я.
Время обеденное, поэтому сразу иду в столовую. Командир полка летал вместе с нами, докладывать не надо. Пока поедим, перекурим, поболтаем, будут готовы фотографии. Тогда и соберемся в штабе, узнаем, как отработали.
На столах перед каждым местом летчика стоит стакан со ста граммами трехзвездочного коньяка, отдающего бензином. Наверное, дагестанский. Там все делают из нефти. На обед щи из кислой капусты, перловая каша, которую называют шрапнелью, перемешанная со свиной тушенкой, и незаменимый компот из сухофруктов. Если бы мне кто-то сказал полгода назад, что буду уплетать за обе щеки жиденькие щи и перловку, я бы долго смеялся.
Сирена воздушной тревоги завыла, когда я догребал последние «шрапнелины». Женщины мигом умчались в бомбоубежище, которое вырыто рядом. Летчики держали фасон — бежали трусцой. Я остался за столом, неторопливо выпив компот и доев оставшийся ржаной хлеб. Пшеничный в последнее время давали редко и был с разными примесями. У меня выработалась уверенность, что на суше ничего серьезного не случится, так что и суетиться нет смысла.
Зарявкали наши восьмидесятипятимиллиметровые зенитные пушки, застрочили счетверенные зенитные пулеметы «максим» с круговым прицелом. Где-то в районе стоянки самолетов прогромыхала целая россыпь небольших авиабомб. Не успел я добить компот, как стало тихо.
Моя живучая, заговоренная, как считали соратники, «Пешка» горела, завалившись на сломанное правое крыло и сильно дымя. Топлива в ней оставалось много. Рожденный летать уязвим на земле. Может, попали по ней потому, что я не поленился и забрал с собой сагайдак. Обычно оставляю в кабине, если знаю, что будет еще один вылет, а в этот раз чисто механически прихватил с собой. Что ж, самолет отработал двадцать один боевой вылет без сложных ремонтов. По меркам военного времени был старичком. Подъехала пожарная машина и начала тушить ее и соседнюю «трешку». Вторая поливала штурмовик «Ил-2», стоявший в ремонте уже с неделю. Его поэтому и переместили поближе к мастерским и заодно к бомбардировщикам.