Крылатый воин
Шрифт:
— Это станица Голубинская, — показывает он на карте место на правом берегу Дона немного севернее того, где мы отбомбились. — По данным нашей разведки, вот в этом доме Ворониных и соседних с ним находится штаб командующего Шестой армии генерала Паулюса. Сейчас у него гостит хорватский диктатор Анте Павелич. Приехал наградить хорватских добровольцев. Их целый полк воюет на стороне немцев. Надо уничтожить всех. Сможешь?
Если Паулюс там, то миссия невыполнима, потому что будущему фельдмаршалу еще подписывать капитуляцию окруженной под Сталинградом группировки. На счет Анте Павелича не знаю. Может, дождется меня.
—
— Большего от тебя и не требуется, — заявил майор.
Мне без очереди и в ускоренном порядке цепляют шесть ФАБ-100 и четыре РС-132, заливают доверху топливные баки, заполняют магазины снарядами и патронами. Никто не знает, какое у меня задание, но всем доходчиво объяснили, что вылететь я должен, как только, так сразу.
Разгоняюсь на взлетке, отрываюсь от земли, прячу шасси. Думаю только о том, что это двадцатый боевой вылет. Поражу цель или нет, а награду и премию получу, и еще один «сталинский наряд» пойдет в зачет на другую премию. Перед Волгой опускаюсь до пятидесяти метров, огибаю Сталинград по дуге. Издали он похож на свежую, испускающую темный пар, навозную кучу, над которой весь световой день, а порой и ночью, вьются рои мух, гоняясь друг за дружкой.
Приблизившись к Дону, выпускаю шасси и набираю высоту тысяча метров. Издали мой «Ил-2» теперь похож на немецкий пикирующий бомбардировщик «Юнкерс-87», у которого русское прозвище «Лаптежник», потому что шасси не убираются, и немецкое «Штука» — сокращение от «пикирующий боевой самолет». Отстал бедолага от стаи, полетел на аэродром в гордом одиночестве. Или выполняет какое-то особое задание. Наших истребителей здесь нет, им над Сталинградом и за Волгой хватает работы, а немецкие примут за своего.
К Дону вышел южнее станицы Голубинской, полетел над правым берегом, вдоль которого и вытянулась станица. Опознал ее по изгибу русла реки, острову и ерику, спрятал шасси, нашел дом и спикировал круто на него. Прицел для бомбометания у меня «КС-42», хотя сапог в кабине нет, летаю в полуботинках, купленных в Куйбышеве. Сперва стреляю из пушек и пулеметов, фиксируя ситуацию до, потом отправляю реактивные снаряды, делаю поправку и скидываю все шесть бомб. Они с взрывателем мгновенного действия, поэтому сразу вывожу самолет из пике. «Горбатый» подчиняется плохо, потому что тормозных решеток нет, ревет натужно, будто для него лучше счастья нет, чем пикировать с всё увеличивающейся скоростью, пока не возится в землю так, что бронекапсула, откинув крыло, влезет по кончик хвоста. Прямо по курсу вижу позицию четырехствольной зенитной установки, которая поворачивается в мою сторону, стреляю из пушек и пулеметов. Выйдя на горизонтальный полет, закладываю вираж и на высоте метров двести пролетаю над станицей, фиксирую ситуацию после, стреляя из пулеметов и пушек по мечущимся по улице солдатам, по уцелевшим легковушкам в стороне от того места, где был дом Ворониных, а теперь горящие и дымящиеся руины. В таком же состоянии и соседние с ним дома. Простите меня, станичники! Надеюсь, вас не подпускали близко к штабу немецкого генерала.
За южной окраиной ловлю целую очередь зенитных снарядов, громко отстучавших по фюзеляжу и крылу. Ухожу со скольжением влево, миную Дон и на высоте метров двадцать лечу
Пересекая широкое русло Волги, выдыхаю облегченно. Как бы граница между миром и войной, хотя и на левый берег залетают вражеские истребители и бомбардировщики. Места здесь ровные и пустынные по большей части. Деревья попадаются очень редко, что не отменяет первое правило при аварийной посадке. Перед аэродромом пропускаю две пары «лагг-3», которые уносятся в сторону Сталинграда, сажусь очень осторожно. Хвост не отваливается, но оба передних колеса «прихрамывают» на пробитых покрышках, норовя срулить с взлетной полосы. Судя по тому, с какой печалью смотрит Аникеич на самолет, мне здорово повезло, а ему нет.
Спустившись на землю, скидываю и отдаю механику парашют, собираюсь снять шлем, но замечаю спешащих ко мне командира полка и майора-«псевдопехотинца». Для меня он по уставу никто.
— Товарищ подполковник, цель уничтожена, результат зафиксирован, — докладываю я.
— Где пленка? — спрашивает майор.
— Фотометрист достанет, нам не положено, — отвечаю я.
— Вон он, бежит, — подсказывает командир полка.
Майор уходит вместе с фотометристом в лабораторию, а потом уезжает на «виллисе», даже не заглянув в наш штаб.
— Значит, все в порядке, — облегченно произносит подполковник Пивенштейн, провожая взглядом отъезжающую машину. — Как ты любишь говорить, сверли дырку в гимнастерке, обещал наградить.
— А жениться не обещал?! — задаю я вопрос.
Боря, смеясь, хлопает меня ладонью по спине и говорит:
— Пойду писать наградную на твои двадцать боевых вылетов.
Черт возьми, а я был уверен, что, кроме меня, никто их не считает, напоминать придется!
43
Ремонт моего самолета растянулся на одиннадцать дней. Ждали запчасти. За это время наш полк потерял несколько летчиков. Тринадцатого сентября не вернулся с боевого задания командир звена лейтенант Горбулько. Это был его тридцатый вылет, мог бы стать Героем Советского Союза. Вот уж, действительно, нефартовый летчик. Четырнадцатого погиб сержант Герасимов из Первой эскадрильи. Капитан Айриев теперь летает с моим ведомым сержантом Фединым и последним своим — сержантом Плахотнюком. И это еще хороший результат.
Подполковник Пивенштейн побывал на совещании у командира Двести шестой штурмовой авиационной дивизии полковника Срывкина и рассказал, что Шестьсот семнадцатый штурмовой полк, базирующийся в Ленинске, который прибыл сюда на три дня позже нас, сейчас имеет всего два самолета, причем с четырнадцатого числа оба в ремонте. Скоро Шестьсот семнадцатый отправят в Куйбышев на переформирование. Раньше это был ночной бомбардировочный полк, летавший на «Р-5» — полутораплане из дерева и фанеры, созданном двадцать два года назад. В конце июля штурманов и стрелков распределили на пикирующие бомбардировщики «Пе-2», а летчиков пересадили на «Ил-2», поучили месяц и отправили на фронт. Хватило полка на восемь дней.