Крымчаки. Подлинная история людей и полуострова
Шрифт:
– Да, и еще не спят с чужими женами и не ночуют под забором, – продолжил сын аптекаря.
– Слушай, откуда ты знаешь про мою чужую жену?
– Так весь город говорит об этом.
– Ты посмотри, у меня еще ее нет, я только подумал о ней, а уже весь город знает.
– Да, – сказал сын аптекаря, – наш город весь в мыслях об этом.
– О чем об этом?
– Ну, про чужих жен… Вы же все пьете и спите по канавам, а о них уже кто-то подумал…
– Послушай, ты, сын термометра и клизмы, не расстраивай нас, дай хоть
– Зачем это мне нужно, мне свою жену окучивать надо.
– Да? И где же она?
– Ищет меня. Вот сейчас она придет и уж точно вам даст, пьяницы несчастные, подзаборные…
– Да мы не возьмем, нам своих нужно отоваривать…
– Да я не об этом, идиёты, у вас только чоче на уме…
– Не говори за всех, – Нысым попытался встать, но снова упал… Сверчки и цикады делали свое летнее дело, убаюкивали четверых смельчаков, ночевавших за городом, да еще в канаве.
А в это время четыре жены искали своих пропавших мужей, заглядывая в кофейни, простаивая и подглядывая в окна богатых ресторанов. Но их нигде не было.
– Ну где они могут быть, причем все вместе, вчетвером?
– Я знаю весь наш город, каждый закоулочек, у других женщин одновременно они не могут быть, да и не принято у нас следить за мужьями, много чести, – сказала самая гордая из них Балабан Стер, жена Нысыма.
– Ой, меня это вообще не трогает, лишь бы был здоровеньким, – сказала самая тихая жена сына аптекаря.
– Что же у нас в городе новенького, такого, на что они могли клюнуть? Они же знают каждый камешек на улицах. Стоп, дядя Кинап, – крикнула Балабан Стер через дорогу, – ты не видел наших мужиков?
– Нет, не видел, спроси у проезжей цыганки, у нее незамыленный глаз на наш город и наших мужчин. Она гадает у трамвайной остановки.
Цыганка смерила их незамыленным глазом и сказала:
– А позолотите ручку – скажу все про ваших му…
– Нет, все говорить не надо, только где они? Денег не дадим, а вот семечек жареных – два кармана.
– И то дело, – сказала цыганка… И начала что-то нашептывать себе под нос и в ладони.
– Я посоветовалась сама с собой и вот что скажу: я видела полчаса назад, как четверо мужчин, сильно качаясь, выходили из города. Шли они в другой город, но вдруг сначала один, а затем трое исчезли под землей…
– Я все поняла, – воскликнула Балабан Стер, – там прокладывают водопроводные трубы и сегодня рыли канаву…
Вскоре они стояли над своими мужьями и смеялись, глядя на то, как они лежали рядком в совсем неглубокой канаве, соображая, куда же они попали, и рассуждая о том, где еще могут выпить.
– Да эти все «соичмес» наши (крымчаки воды не пьют), – с облегчением сказала Балабан Стер.
– Ну вот, я же сказал, что моя меня найдет и не даст повода говорить, что крымчак валяется под забором, – сказал Назим.
– Нет, моя нашла, – начал было ныть Бохорчик.
– Кузгуны
– Ну и что, если цыганка видела, то весь город будет знать о вас, непутевых, что опозорили наши семьи. Вставайте и пошли по домам.
– Э, нет, – сказал Нысым. – Я приглашаю всех в гости к нам, у нас есть в подвале бутылка виноградной водки, такое дело надо отметить – мы подтвердим наши традиции.
– Какие традиции?
– Крымчак никогда не бывает пьяным, и жена крымчака никогда не позволит ему валяться под забором…
– А сам он что? Притворяется или ограничитель поставил? Или это тайна, уходящая с нами? Все пьют и мы пьем, – опять начал ныть Бохорчик, опираясь все же на жену…
И они пошли по ночному городу, отряхиваясь от пыли, умирая от жажды. На Фонтанной улице они один за другим хватали сухими ртами упругий фонтанчик холодной ночной воды, звонко цокая языками от удовольствия. Они уже почти дошли до дома Нысыма, как Бохор вдруг сказал:
– А что, может, завтра разопьем твою водку, Нысымчик?
– И вправду, – поддержали другие. – Если сегодня добавим, то утром дыхание будет тяжелым, голова тоже, даже катык не спасет… Хозяин будет недоволен, еще уволит…
Они шли по ночному городу на свою улицу Фруктовую, где они прожили всю свою жизнь, за исключением недолгих отъездов. Юсуф, шатаясь все время, причитал:
– Кем я был, кем я был, я был старшим приказчиком, ездил по разным городам, подбирал товары для нашего магазина. А потом? Потом всё, мы разорились. Кем я был, кем я был…
Бохорчик же спотыкался и тоже постанывал:
– Куда мы идем, где наше место в истории и кто мы такие? Мы и по-русски, и по-татарски, и по-крымчакски, а кто мы такие, куда мы идем?…
– Ладно, хватит причитать, возьми себя в руки, пока я тебя не взяла на руки, – тихо пропела его жена, молодая еще, но рыхлая Сме… – Смотри на дорогу, там что-то белеет…
– О, черт, да это же белый ослик, это к чему-то хорошему…
– Значит, рядом где-то плохое. Видишь – луна, а ее перекрывает наполовину черное облако, не к добру это, сглаз неба, – сказал Нысым, и тут же все увидели конец своей улицы. Там, по обе стороны, с четной и нечетной стороны, горел свет в обоих домах всеми окнами, несмотря на то, что было часа три ночи…
Они медленно подошли к домам соседей и услышали сдержанный плач из одного и сдержанные радостные всхлипы из другого.
– Что случилось? – громко спросил Нысым.
– Старый Мангупли помер, – послышалось в наступившей тишине.
– У Ломброзо девочка родилась, – откликнулись тут же.
– Да, – сказал Нысым, – мужчины мрут, а рождаются все девочки да девочки… Ну, пошли все ко мне.
Они сели в саду за деревянный стол и откупорили бутылку виноградной водки. И выпили за упокой и за здоровье…