Крымские истории
Шрифт:
Целый день мы бродили по памятным для меня местам и провели его на ногах. В Керчи я не был с курсантской юности и всё увиденное воспринималось, как первооткрытие.
Не знаю почему, но ноги сами привели меня в старый город, где всё было узнаваемо и близко.
И, уже совсем выбившись из сил, мы, на набережной, зашли в уютный ресторанчик, под лёгким шатром, которых здесь появилось – в огромном числе, на каждом шагу.
Наслаждаясь глотком Ливадийского рубинового портвейна, который нам с женой очень нравился, я увидел необычайно красивую
Перемену во мне заметила жена:
– Что случилось? Тебе плохо?
– Нет, нет, родная моя, мне очень хорошо. Не тревожься и отдыхай. Всё хорошо, – и я тихонько дотронулся губами до её руки.
Сам же неотрывно смотрел на зашедшую в ресторан женщину.
Казалось, время было не властно над ней. Тот же гордый профиль, богатые, красивые волосы. Только вот – изморозь седины выбелила их почти полностью, но они ей очень шли и она их не красила.
На её лице блуждала улыбка счастья, когда она смотрела на внучку и о чём-то с ней говорила.
Она выпила чашечку кофе, дождалась, пока внучка съест какое-то пирожное и выпьет чай и неторопливо поднялась из-за стола.
И я только в этот миг увидел у неё в руках букет из ярких осенних каштановых и кленовых листьев.
Она постояла секунду в раздумьях и положила эти листья на край пустовавшего стола.
Внучка, при этом, что-то ей сказала, указывая на листья.
Но она, взяв её за руку, повернулась и пошла к выходу.
Я заметил, что от лёгкости её походки не осталось и следа. Шла она очень медленно и тяжело, а голова её, словно существуя независимо от неё, всё норовила повернуться к тому столику, за которым сидел я с женой.
Молнией, на один миг, ожёг меня её взгляд и она тут же вышла из ресторана, уже торопя внучку.
Груз лет придавил мои плечи. Я сидел поникший и усталый.
Нехотя допил вино, положил на стол деньги и поддерживая жену под локоть, пошёл к выходу.
Проходя мимо стола, за которым сидела та яркая женщина с внучкой, я остановился и умышленно не встречаясь с изумлённым взглядом жены, взял один кленовый лист, самый яркий, и положил его в газету, которую купил на набережной.
А приехав домой – переложил его в ту же книгу – С. Есенина, где лежал тот первый и такой памятный для меня, связующий с далёкой и чистой юностью, совсем уже выцветший лист клёна.
И я всё думаю – увидела ли она меня, бывшая юная девушка, явившая ту невинную и светлую любовь в те далёкие и невозвратные годы, в городе и пошла следом за нами, или зашла в ресторанчик случайно – не знаю.
Но то, что она узнала меня, это я почувствовал определённо.
И букет кленовых и каштановых листьев не случайно был оставлен на столе.
А встреча – нет, она была не нужна. Встретиться, чтобы проститься, уже навсегда? К чему? И зачем?
Каждый прошёл свой путь, проторил в жизни свою дорогу, прожил свою жизнь.
Но она у меня и состоялась
Нет, я не жалею ни о чём. Выросли дети, рядом – та, которая стала судьбой и наградой за пережитое и пройденное.
Но твёрдо знаю и то, что я никогда бы не состоялся, как личность, как гражданин, как солдат Отечества, если бы мою жизнь не освещал дивный свет первой любви.
Быть может, сохранись она, многое было бы утрачено, поблекло и померкло. И не вспоминал бы я о ней с таким обожествлением и таким светлым чувством.
А может – расцвет её и украсил бы две жизни, две судьбы, не знаю.
Но то, что она была, всегда жила в моём сердце – помогло мне в жизни выстоять, укрепиться, не свернуть с дороги совести и чести – это точно.
Во всех испытаниях её негасимый свет помогал мне выстоять, преодолеть все преграды, просто выжить там, где выжить было невозможно.
Будь благословенна, вовек, подарившая мне это святое и чистое чувство.
Застываю пред тобой в земном поклоне.
Храни тебя Господь!
***
Разве можно нагадать жизнь
тому, кто и сам может
предсказать судьбу?
Более того, вершил людские судьбы.
И. Владиславлев
ГАДАЛКА
Я никогда не любил гадалок. И на это были основания, так как был дважды облапошен ими в лейтенантской юности – в Джанкое и в Вильнюсе.
А тут – не знаю, что со мной произошло…
Ужин на набережной Ялты был уже почти традиционным. Я и есть-то не хотел, но – надо же что-то вечером было делать и как-то убить эти три-четыре часа, самые длинные и бессмысленные.
А ещё – пронзительно грустные и тоскливые, пустые, иссушающие душу звенящим одиночеством.
А здесь – хотя бы среди людей. Не в одиноком и пустынном номере.
Да и чего греха таить – коньяк живительно вливался в жилы, немножко туманил голову и приглушал ту привычную боль и тоску, которые стали уже обязательной ношей и неотрывными спутниками моей сути.
И когда девочка-официантка принесла кофе – знатный, его здесь варили на песке, ароматный и жгучий, неведомо откуда ко мне подошла цыганка.
Породистая, красивая. Уже пожившая. Время уже стало властвовать над ней – её губы покрывались поперечными морщинками, да глаза – подвыцвели.
Но самое прекрасное, что у неё было – волосы, не дикие, как у многих цыганок, а красивые, блестящие, они были собраны в высокую причёску, которая так ей шла.
Опять же – очень красивые и ухоженные руки, с длинными и тонкими пальцами, ярко накрашенными ногтями, да выражение чёрных, огромных глаз…