Крымские истории
Шрифт:
– Не многие будут желать вам счастья. Будут злобные завистники, может, где-то не поймут вас и ваши дети, где-то даже осудят в душе, но вы на это не смотрите.
Почти вскричала:
– Это только ваша судьба. И только вы вправе принять по ней решение.
– Но знай, что даже на этом пути, в самом стремлении к счастью, вас подстерегают опасности и вам понадобится немало сил, чтобы всё преодолеть и всё превозмочь.
– Ты знаешь, – как-то даже покраснев до корней волос произнесла она, – я тебе не должна этого говорить,
И засмеявшись, промолвила лукаво:
– Ох, поразил ты меня. Я всю жизнь мечтала любить такого мужчину. Как бы я тебя любила. Ты бы забыл о мире, о долге, о людях, о своих привязанностях, утонул бы в моей любви.
Словно о чём-то сожалея, выдохнула:
– Но у меня… нет на это права. При рождении мать сказала – нечаянно встретишь того, кто стал бы твоим смыслом жизни, но ты уже будешь служить Господу и на человеческую судьбу права иметь не будешь.
– Вот так, генерал…
Я чуть не подскочил за столом. И уже пребывая в полной растерянности, спросил:
– А откуда ты знаешь, что я генерал?
– Я всё о тебе знаю.
И совсем неожиданно, что ввергло меня в крайнюю степень растерянности и даже потери здравого рассудка, приложила руку к моему пиджаку, к груди, на правой стороне и участливо спросила:
– Болит? Болят твои старые раны? Не волнуйся, я сейчас всё сделаю для того, чтобы они не тревожили тебя так.
И она, пронзительно глядя мне в глаза, что-то шептала, надавливая правой рукой на место тяжёлых ран, которые я получил в Афганистане.
– Забудешь, забудешь и день тот и час. И 8 мая, в пятнадцать минут от полудня, больше не будут для тебя кошмарными.
У меня стали даже волосы шевелиться на голове – я действительно был ранен накануне дня Победы и после двенадцати минуло только пятнадцать минут.
– А ты знаешь, – она оторвала свою руку от моей груди, – девочка та, которая спасла тебя – счастлива.
– Да и ты молодец! Красиво так всё сделать. Да и то, как тут устоишь, – она мечтательно задумалась, – Наталья Гончарова отдаёт тебе свою кровь во спасение, а ты её выдаёшь замуж за своего любимца, Владимира Пушкина.
– Вот ведь судьба – Гончарова и Пушкин.
Тут уж я совсем утратил ощущение реальности и про себя только подумал:
«Откуда она это знает? Что за мистика? Действительно, я ведь – и жив остался только потому, что прямо на поле боя, среди этого смертного ада, страшного запаха крови – как своей, так и вражьей, когда осколки гранаты иссекли всё моё тело по правой стороне, изящная и красивая, совсем молоденькая сестричка Наталья Гончарова, с богатой копной золотых волос, отдала мне свою кровь, причём, много больше, чем было возможно и безопасно для неё.
Долго, затем, болела и как же я был счастлив, в ту пору – молодой полковник, увидев, как на неё смотрит мой любимец, командир разведроты
Помню даже, что подарил им полное собрание сочинений Александра Сергеевича, да портрет любимый – молодой и обворожительной Натали, с высокой причёской и ангельским лицом».
Все эти картины сегодня прошли перед моими глазами, после столь неожиданных слов цыганки.
К жизни меня вернул её голос:
– А что же ты звезду Героя не носишь? Она святая и её стыдиться тебе не надо. Я даже вижу эту картину, как ты, на Саланге, спасал людей, попавших в беду.
И. как мать – к сыну, проронила, едва слышно, почти шепотом:
– Сердечный ты мой, сколько же ты их вытащил на себе?
– Двадцать восемь, – не давая мне ответить, сказала она.
– Двадцать восемь пацанов. Ты им спас жизнь. Вот в этом был твой главный подвиг в жизни. Выше его уже не будет.
– За это и воздаст тебе Господь.
Эти слова переполнили край моего несказанного изумления:
«Что это, откуда это, как ей дано всё это знать и чувствовать, и понимать?»
В это время в ресторанчик под шатром вошла цветочница.
И не успел я даже сообразить что-либо, как моя странная и необычайно интересная спутница сегодняшнего вечера, красиво засмеявшись, произнесла:
– А ты не сдерживай себя. Ты ведь хочешь подарить мне букет цветов. А мне так хочется его от тебя получить.
Я скупил у торговки цветами все багровые розы и повинуясь неведомому чувству и неведомой силе, встал на колено возле неё и положил эти розы на её яркое, в маках, платье.
– Вот за это – спасибо. За честь спасибо. Жалею, что табор не видит. Ни одной цыганке не выпадала такая честь.
И она нежно, как мать, поцеловала меня в лоб и в глаза.
Легко и грациозно поднялась из-за стола, фигурка у неё, несмотря на пробежавшие уже длинные годы, была девичьей.
– А теперь – прощай. Мы не увидимся более с тобой никогда. Но я всегда буду молиться за тебя и просить Господа о его милости. Благодарю тебя за те минуты высокого счастья, что ты мне подарил. Ох, генерал, и почему ты мне так поздно встретился, – и она красиво засмеялась, обнажив свои белые зубы.
– Знай же, скажу последнее, она сегодня ищет тебя, но не знает ещё о тебе. И душа её ещё в потёмках. Она, не зная даже об этом, не даёт ей свободы и прозрения, возможности проснуться.
Словно наставляя меня, заключила:
– И рядом с ней, ты на это не обращай внимания, пустышка. Это не её мужчина. Она просто обманывается. Скоро прозреет.
Покачала головой, дотронулась до моего плеча рукой и сказала:
– Ты тяжело этим переболеешь, но другого пути, если ты действительно хочешь быть счастливым, у тебя нет.