Крымские тетради
Шрифт:
Командир был прав. Алексеев если и держался на ногах, то только вследствие крайнего напряжения нервов.
Кучер хотел сам выйти на связь, но в санитарных землянках лежали тридцать бойцов. Он не мог их оставить, не имел права. Десять партизан, видно по всему, уже не поднимутся: нет никакой возможности помочь им.
А если тайком переправить их в Кореиз, в госпиталь Михайловой? С ним согласился и Кривошта. Кое-кого еще можно поднять на ноги - только накормить, но таких, как Михаил Абрамович
Алексеев уходил на связь. Он немного приободрился, был возбужден. Предстояло важное свидание, от него зависела жизнь товарищей. Понимание всего этого и держало его на ногах, было его вторым дыханием.
– А если в отряд будут проситься?
– спросил у командира.
– Никого не брать! В таком положении мы не можем брать людей. Они погибнут. Время для этого впереди.
...Медикаменты, которые принес Алексеев, спасли тех, кто уже заглядывал в могилу. Два пуда муки поддержали весь отряд.
Но слишком дорого мы заплатили за этот второй поход. Алексеев напоролся на засаду. Внезапным огнем был убит один из проводников. Спасли медикаменты и муку. Вдвоем несли тяжелый груз, надорвались.
Второй проводник умер у заставы отряда, а сам Алексеев потерял память и лежал в горячке.
Он метался, что-то выкрикивал, звал кого-то. Долго мучился, но жизнь не покидала его, хотя память не приходила. Скончался он внезапно, утром нашли его похолодевший труп.
С его смертью связь с кореизцами оборвалась. Никто не знал, где назначена встреча, кто должен прийти на нее и когда.
Положение становилось трагическим.
Никогда не забуду эту санитарную землянку. Она снится мне до сих пор, и я просыпаюсь в холодном поту.
Вокруг тлеющего костра молча сидят люди. Один парень качается с закрытыми глазами, будто богу молится, не замечает, что на ногах загорелись тряпки. Рядом лежит страшно исхудавший, с гноящимися ранами Михаил Абрамович Шаевич.
– Здравствуйте, товарищи!
Молчание. Никто не отвечает. Только через несколько секунд, узнав меня, Шаевич пытается улыбнуться.
– Как, Михаил Абрамович?
– Мише каюк, видал?
– он показывает ногу.
– Гангрена.
Сижу молчу, ну что скажешь? Какое найдешь слово утешения? Да и поможет ли оно?
Шаевич тянет меня за рукав:
– Алексеев помер, жалко. Он мне шептал, еще в тот раз, что встречался с Людмилой Пригон, моей врачихой: "Ах, если бы меня к ней!"
– Мы обязательно свяжемся с Людмилой Пригон.
– Ты помолчи, командир. Вот сядь рядом, дай руку и слушай.
И он начал тихо петь, я едва слышал его...
Пот выступил у него на лбу, руки начали холодеть. Стало тихо. Я закрыл ему глаза и вышел.
Невозможно было
Правда, сам голод как-то меня не терзал, я уже не хотел есть, трудно было даже языком шевельнуть. Только вот слабость была непреодолимой.
Вот документ тех дней, подлинник его находится в партархиве Крымского обкома партии (фонд 151, опись 1, дело 17):
"Список умерших партизан по Ялтинскому отряду о 26.III.42 г.:
26.III.
– При нападении на сан. землянку бывшей 3 группы убиты противником: Сергеев, Пташинский, Горемыкин, Казачек, м/с Николаева.
28.III.
– Умер боец Годин, причина - болезнь, грипп.
2.IV.
– Умер Афонин - болезнь сердца.
2.IV.
– Убиты предателем - Смирнов, Вязников, Агеев.
5.IV.
– Умер Качалов, причина - истощение.
7.IV.
– Умер Долгов, причина - истощение.
10.IV.
– Умер Гарбузов, причина - истощение.
12.IV.
– Умерли тт. Болотин, Шостик, Боршинов... Зибарев. От голода.
13.IV.
– Умер т. Гребенщиков. Голод.
14.IV.
– Умер Гардаш. От голода.
18.IV.
– Умер Зуев А. А. От голода.
21.IV.
– Умерли Сокольский, Мухин. От голода.
24.IV.
– Умер Расторгуев. От голода.
19.V.
– Умер Шутенко. От голода.
21.V.
– Умер Гришко. От голода.
21.V.
– Умер И. П. Дорошенко. От голода.
20.V.
– Умер Алексеев. От голода.
21.V.
– Убит Пономаренко.
30.V.
– Умер Орехов. От голода.
6.VI.
– Умер Тимохин. От голода.
10.VI.
– Умер Коренюк. От голода.
15.VI.
– Умер Кравченко. От голода.
17.VI.
– Умер Лобода. От голода.
22.VI.
– Умер Загоса Д. В. От голода.
26.VI.
– Умер Кузерин. От голода.
26.VI.
– Умер Кондратенко В. А. От голода".
Это было бедствие. Казалось, все партизанское движение обречено на гибель. И все живое в лесу - на смерть.
Олени, косули, муфлоны исчезли, как сквозь землю провалились. Их, говорят, видели даже в далеком степном Тархункуте, куда война не добралась, а только отзывалась потухающим эхом.
На Верхнем Аппалахе убили зубробизона Мишку.
Это был старый-престарый самец с мощным торсом, могучей шеей, с гордо посаженной головой.
Мишка не боялся людей. В голодную зиму он приходил в партизанский лагерь, издавал какие-то трубные звуки. От выстрела вздрагивал, высоко поднимая голову, настороженно ждал: а что будет дальше?