Крымский Джокер

Голиков Олег Игоревич

— Хорош зенки протирать, педики! Ну что, от машины сдыхались — значит одним пьющим больше. Переночевать у тебя можно будет, череп? — он повернулся к Кузьмину. Тот сразу отозвался:

— Без проблем.

Витька подкорректировал планы:

— Без меня, чуваки. Я вечером сдёрну, скорее всего…

Толстый с удивлением посмотрел на Карытина:

— Вот это номер! Ты хорошо всё продумал, человече? И будешь ли ты в нужном состоянии для перемещения в трёхмерном пространстве, что совсем не факт?

— Всё в порядке будет, дядя, — Витёк покровительственно похлопал

Кострова по плечу и повернулся к Саше: — Ну что? С чего начнём наш заплыв в ширину? Веди меня, о, незнакомец в чёрных очках с лицом злодея!

Саша немного застенчиво улыбнулся, что к нему удивительно шло, и заговорщицки предложил:

— А давайте-ка, пацаны, в парк к морю поближе забуримся, и квакнем бутылочку-другую за встречу! Можно в Приморский парк пойти — там лавочки удобные.

На том и порешили. Взяв такси, друзья заехали сначала на рынок, где было приобретено: три (всё-таки три!) бутылки коньяка «Коктебель», полкило мясной нарезки, сыра трёх сортов, пара апельсинов и триста грамм крупных маслин с косточками. Взяли так же и одноразовой посуды. Потом доехали до набережной, и углубились в Приморский парк. Найдя чудную лавочку, подальше от людского проходняка, парни, устроившись со всеми удобствами, разлили ароматный напиток по стаканчикам.

— Вот здесь раньше люлей огребал народ! — вместо тоста сказал Саша, и выпил — Фух! — выдохнул он и добавил: — Хочешь, чтобы тебя качественно отоварили — ломись вечерком прямиком в Приморский парк! Тебе здесь быстренько всё организуют.

Выпили и Толстый с Карытиным. Закусили маслинами. Разлили ещё по одной. Опять в молчании выпили и втроём закурили. Похорошело…

— А что там, Саша, с работой в Москве? — прожёвывая балык, поинтересовался Виктор — на жизнь хватает?

Шурик призадумался, и, немного помедлив, ответил:

— Да херня у меня с работой постоянная…Может, ты объяснишь, Толстый? — он повернулся к Володе. — Как только всё налаживаться начинается, и бабки нормальные пошли — так мне сразу скучно становиться. И я тут же начинаю себе новый гимор искать. Третье место за два года меняю. Что за беда — не пойму!

Он сокрушённо покачал головой. Костров кинул в рот маслину и глубокомысленно произнёс:

— Я думаю, ты просто творческая натура, дурик, — и потом засмеялся. — Ты же на этот комплимент напрашивался, трудяга?

И он снова разлил коньячок по стаканчикам.

— Ни хера ты не врубаешься, Вова… — грустно сказал Длинный, прихлёбывая свою порцию, — Привык там у себя мышковать со своими видеокассетами. А тут — вкалываешь сутками, как заведённый, объёмы продаж журнала серьёзно повышаешь за год. И всё равно скучно…

— Горбилово вообще невеселое занятие. Не радужное, что ли… — спокойно заметил Виктор, и, поднявшись, стал вглядываться в сверкающую между кипарисами синеву моря. Потом опять присел и предложил:

— У меня тема покруче — хотите? — и глазами показал Володе на пустые стаканчики. Толстый тут же их наполнил.

— Вот почему, к примеру, господа философы, где-то после тридцати лет, время приобретает черты иллюзорности. То есть, скажем, день,

полгода, два года — всё сливается и как-то перестаёт удивлять, что ли… И хотя события происходят всю дорогу какие-то, даже иногда их намного больше, чем в более раннем возрасте. Но они не оставляют после себя таких глубоких внутренних эмоциональных следов как раньше. И всё несётся куда-то всё быстрее и быстрее, как во сне. Пропадает полноценное ощущение жизни, как ряда впечатлений. Или у вас такого нет?

Саша погладил подбородок, посмотрел на притихшего Толстого. Тот сидел немного обескураженный. Он совсем не ожидал от своего добродушного и, как казалось ему, немного простоватого друга, таких умных наворотов. Длинный достал платок, откашлялся и толкнул речь:

— Гнилой это базар, конечно… Но вопрос прозвучал, я могу вам маленько мозги загадить.

Чтобы в следующий раз что-нибудь поприличнее спрашивали, — Саша притворно строго посмотрел на Карытина. — Видите ли, Виктор… Категория «время» вообще толкуется в тысячах вариантов. И если не углубляться во всю эту тряхомудию, то отвечу попроще.

Скорее всего, просто наступает привыкание к тем или иным ситуациям, затирается глаз, так сказать. И то, что так волновало тебя в юности, просто с возрастом теряет свою свежесть и новизну. Вы же заметили, как долго длится один час в детстве, и как он «поменял» свою продолжительность сейчас? И, опять же, вся эта беда: образы, штампы, наработанные реакции и создают ту трясину, в которой приходится барахтаться вторую половину жизни. Но, я думаю, всё не так уж безнадёжно…

Тут Толстый решил вмешаться и обратился к Витьке:

— Ты же сам сегодня как баран влюблённый всю дорогу скакал! И даже прослезиться, помоему, успел. Какое же это однообразие?

Карытин, прищурившись, невесело посмотрел на друга:

— Сегодня просто день такой исключительный. За последние лет пять я действительно такого наплыва различных эмоций не испытывал. Но сегодня, понимаешь… — он осёкся, и как-то совсем безнадёжно вздохнул и потянулся к бутылке.

Саша немного пьяным голосом снова заговорил:

— Не бывает ничего исключительного во времени. И если ты сегодня пережил свой кайф, ну смеялся, плакал, ревновал, и так далее, то это тоже иллюзия, только повёрнутая наоборот — вовнутрь. Мы же время воспринимаем субъективно, но переносим его на внешние события. А внутри происходят совсем другие процессы, никак не связанные с временной функцией. И вообще… — пробормотал он, — пошло оно всё на хер, чуваки! Идёмте лучше, по набережной тусняк залепим!

Предложение было принято. Две пустые бутылки из-под коньяка и пакет с остатками еды полетели в урну, и трое слегка обескураженных алкоголем мужчин отправились на послеобеденный променад.

По дороге Саша обернулся и спросил у немного растерянного после умной беседы Толстого, который приотстал:

— А ты, Толст, стишки всё крапаешь? Или забросил?

Витька, удивившись, даже остановился.

— Ты что, Вован, ещё и поэт?

Костров нагнал приятелей и отмахнулся:

— Да какой там, нах, поэт!