Крысиный Волк

Колосов Дмитрий

— Хорошо! — Я изобразил развязную ухмылку. — Только прошу учесть, что за последствия я не отвечаю.

Ханна хмыкнула и с восхитительной небрежностью, повергшей меня в состояние то ли разъяренного быка, то ли посаженного в клетку тигра, бросила:

— О каких последствиях вы говорите?

После этого мне не оставалось ничего другого, как прекратить пустые препирательства и положить на подлокотник правую руку. В тот же миг мое естество выросло до приаповых размеров, приняв крайне вызывающий вид. Однако женщина ничем не выказала своего смущения. Она повторила уже знакомую операцию, сковав мою вторую

руку, после чего, присев, принялась надевать мне путы на ноги. При этом ее рыжеватые волосы щекотали мне колени, так что стало совсем невмоготу. Естество бурно пульсировало, словно желая дотянуться до вожделенной цели. Однако мои муки мало волновали красотку. Покончив с ногами, она поднялась и начала крепить датчики, разбрасывая их по всему телу. Вскоре я превратился в опутанное проводами чучело. Единственным участком плоти, не удостоенным внимания, был… Вы сами понимаете, о чем я говорю. Словно оскорбившись на подобное отношение, естество успокоилось, съежившись до естественных размеров. В тот же миг на мою голову нахлобучили холодное металлическое нечто, зажимы которого больно врезались в кожу. Я невольно поморщился, но на этом предварительные манипуляции были закончены. Ханна оставила меня в покое и отступила на шаг, дабы полюбоваться своим творением.

Я обстроил улыбку, должную выражать высшую степень счастья. Униженный, догола раздетый, а теперь еще распятый и облепленный проводами — стоило ли претерпевать такие мучения, чтобы быть убитым? Я начинал сомневаться в этом. Гостеприимная хозяйка по-прежнему не желала замечать моих терзаний.

— Ну вот, теперь, пожалуй, можно и начать! — бодро заявила она, в последний раз осмотрев мою тощую фигуру. — Вы не против?

— Как я могу быть против, мэм?

— Зовите меня просто Ханна.

Я сдержал усмешку. Какая роскошная фраза: зовите меня просто Ханна! Эта дамочка, по всей очевидности, набивалась мне в друзья. Так проще влезть в душу, я понимал это. А ей непременно нужно было влезть в мою душу, за это она и получала деньги. Впрочем, я ничего не имел против нее. Каждый из нас делал свое дело.

— Хорошо, Ханна.

Она улыбнулась в ответ. Улыбка вышла столь естественной, что я внезапно ощутил острую тоску — по теплу, по ласке, по женщине. По мягкой руке, что провела бы по стриженым волосам. В груди стало тепло и одновременно пусто. Странная, непонятная, неуютная пустота. Мне захотелось разорвать путы и броситься прочь, но я не мог этого сделать. Ремни были прочны, да и куда бежать? Эта мысль неожиданно причинила острую боль. Наверно, я даже застонал через зубы.

— Вам плохо?

Вздрогнув, я посмотрел на склонившуюся надо мной Ханну:

— Нет, хорошо. Даже слишком.

— В таком случае мы можем начать?

— Да.

Ханна села за стоящий слева от кресла столик, на котором поблескивала груда хитро переплетенных между собой приборов. Я, скосив глаза, наблюдал за тем, как тонкие пальцы быстро бегают по клавиатуре, вводя исходные данные.

— Будьте любезны, произнесите пару слов, мне нужно получить параметры вашего голоса.

— Солнце, небо… Достаточно?

— Да, спасибо.

Последовало еще несколько манипуляций с клавишами, затем Ханна распрямилась и повернулась ко мне:

— Сейчас вы пройдете проверку на психодетекторе. Полагаю, вам уже

приходилось сталкиваться с подобной операцией или чем-то подобным. На всякий случай напомню, что вы должны делать. Я буду задавать вопросы, а вы будете отвечать на них. Отвечать быстро, не задумываясь. Ответ должен быть только односложным: да или нет. Предупреждаю: если данные психотеста окажутся неблагоприятными, вас не допустят к игре. Вы меня поняли?

— Да.

— В таком случае приступим! — Ханна перевела взгляд на дисплей и бросила: — Вас зовут Дип Бонуэр?

— Да.

— Вы родились в 422 году от начала Эры?

— Да.

— Вы любите молоко?

— Нет.

— Вы хотите участвовать в игре?

— Да.

— Вы любите убивать?

— Нет.

— Вы мужчина?

Я невольно опустил глаза вниз, словно желая убедиться.

— Да.

— Красный — ваш любимый цвет?

— Нет.

— В детстве вы читали много книг?

— Да.

— У вас есть семья?

Я ответил не сразу, потому что не знал точно, что считать семьей. Мое замешательство было истолковано неверно, и Ханна подстегнула меня:

— Быстрее!

— Нет!

— Вы любите насилие?

— Нет.

— Вы боитесь боли?

— Да.

— Вы умеете управлять космолетом?

— Нет.

Я солгал, и, подозреваю, машина зафиксировала это.

— Ваш отец покончил жизнь самоубийством?

— Нет.

— Вы едите много мяса?

Я едва сдержал смешок.

— Нет.

— Ваш любимый цветок — гвоздика?

— Нет.

— Имя Стелла каким-то образом связано с вами?

Стеллой когда-то звали мою жену.

— Нет.

— Черное вызывает у вас страх?

— Нет.

— Вы хотите жить?

— Да!

— Вы когда-нибудь пользовались излучателем?

Я постарался быть максимально спокойным.

— Да.

На этом допрос неожиданно прервался. Ханна глубоко вздохнула, откинулась на спинку кресла, перевела на меня взгляд и предложила:

— Передохнем?

— Давайте, — согласился я, хотя и нисколько не устал. Более всего мне хотелось, чтобы все это поскорее закончилось. Уж больно унизительно было ощущать себя распятым куренком.

Ханна поднялась и медленно прошлась по комнате. Проникающие сквозь потолок лучи наполнили ее рыжеватые волосы солнцем. Она была очень красива той зрелой, уверовавшей в себя красотой, какую не приукрасить молодостью и которая не уходит с годами. По крайней мере, долго не уходит. Ханна обошла стол и очутилась за моей спиной. Она стояла надо мной, словно изучая. Я ощущал кожей выскобленного затылка ее легкое дыхание. В этом было нечто возбуждающее, и моя плоть заволновалась, а мозг возмущенно завопил непристойности. Я был готов повторить их вслух, когда Ханна неожиданно произнесла:

— Бонуэр, вы честный человек.

Неприязнь мгновенно испарилась. Плоть моя упала обвисшим комочком между исхудавших ляжек. В носу подозрительно зачесалось. Я понял, что еще миг — и я расплачусь.

— Я обычный.

— Возможно.

По ее голосу я догадался, что она усмехнулась.

— Хотите сигарету?

— Сигарету? — Я задумался. Прежде я никогда не курил, но сигарета принадлежала к прошлому миру, коего я был лишен. Она была иллюзией свободы, и потому я сказал: — Хочу, — но тут же опомнился: — Однако это запрещено.