Ксеноцид (др. перевод)
Шрифт:
Но обыкновенный человек – такая девчонка, как Ванму, – кто она такая, чтобы судить о богах? Она не поймет их целей, даже если эти цели будут ей показаны и растолкованы. Так как же она узнает, что они хорошие? Хотя, с другой стороны, можно просто поверить им, абсолютно уверовать в них – Цин-чжао именно так и поступила.
Нет. Если боги существуют, они никогда не станут совершать поступков, которые приписывает им Цин-чжао: они не станут порабощать людей, не станут пытать и унижать их.
Если только эти пытки и унижения не пойдут этим людям на пользу…
«Нет!» – громкий крик чуть не сорвался с губ Ванму, снова она зарылась лицом в ладони – на этот раз, чтобы сдержаться и не закричать.
«Я могу судить лишь то, что доступно моему пониманию. Насколько я знаю, боги, в которых уверовала Цин-чжао, способны только на зло. Да, возможно, я ошибаюсь, возможно, моему пониманию недоступна та великая цель, которую они преследовали, превращая Говорящих с Богами в беспомощных рабов или уничтожая целые разумные расы. Но в сердце своем я не могу поступить иначе, кроме как отвергнуть таких богов, потому что не вижу никакого добра в их поступках. Возможно, я глупая, дурочка, и навсегда останусь врагом небожителей, претворяющих в жизнь высокие и недоступные простым смертным планы. Но свою жизнь я могу построить по тем принципам, которые понятны
То же самое и с теми существами, кем бы они ни были, – с создателями вируса десколады. Да, они должны обладать неизмеримым могуществом, чтобы создать подобное орудие. Но в то же время они должны быть бессердечными, эгоистичными, самоуверенными тварями, если думают, что жизнь во Вселенной принадлежит им одним и они вольны манипулировать ею, как захочется. Послать десколаду в иную галактику, нисколько не беспокоясь о тех, кого она убьет, не думая, какие прекрасные создания станут ее жертвами… нет, эти тоже не могут быть богами.
А вот Джейн – Джейн может оказаться богом. Джейн обладает доступом к огромному количеству информации и к тому же неизмеримо мудра. Она заботится о благе других людей, даже когда ее собственная жизнь, ее будущее оказывается под угрозой, даже сейчас, когда дни ее сочтены. И Эндрю Виггин, он тоже может оказаться богом, он так мудр и так добр к людям. Он действует не ради собственной выгоды – он пытается спасти пеквениньос. И Валентина, назвавшаяся Демосфеном, она всю жизнь трудилась, чтобы помочь другим отыскать истину и научиться самим принимать мудрые решения. И мастер Хань, который всегда старался поступать по справедливости, он не изменил себе даже тогда, когда это стоило ему доверия родной дочери. Может быть, даже Эла, пусть она и не знает всего, что ей следовало бы знать, тем не менее она не стыдится принять истину из уст обыкновенной служанки».
Конечно же, все они не похожи на богов, которые обитают на Бескрайнем Западе, во дворце Великой Владычицы. И в собственных глазах они тоже не выглядят божествами – они бы только посмеялись над Ванму, выскажи она такое предположение. Но по сравнению с ней они все равно что боги. Они настолько умнее Ванму и такие могущественные… И если она правильно истолковала их цели, они пытаются помочь всем остальным стать такими же мудрыми и такими же могущественными, как они сами. И искренне желают, чтобы будущие ученики обогнали своих учителей. Поэтому если Ванму и ошибается, если даже вообще ничего не понимает в этом мире, все равно она твердо знает, что, приняв решение сотрудничать с этими людьми, она сделала правильный выбор.
Ванму могла творить добро, но у нее существовали собственные понятия о нем. И эти люди, как ей казалось, действовали из благородных побуждений, тогда как Конгресс творил зло. И пусть даже ей будет грозить гибель – ведь мастер Хань стал теперь врагом Конгресса и в любую минуту мог быть арестован и казнен, а вместе с ним и она, – все-таки она пойдет на это. Ей никогда не увидеть настоящих богов, но, по крайней мере, она может помочь этим людям, которые настолько близко стоят к божественности, насколько вообще может быть близок к небесам обыкновенный человек.
«А если богам мое решение придется не по душе, они могут отравить меня во сне, ударить в меня молнией, когда утром я выйду в сад, или просто сделать так, чтобы мои руки, ноги и голова осыпались с тела, словно лепестки с увядшего цветка. Но если они не способны справиться с какой-то глупой служанкой, чего они вообще стоят, эти боги?»
15
Жизнь и смерть
– Эндер собирается навестить нас. Хочет поговорить.
– И что? Ко мне он приходит почти каждый день, я часто с ним разговариваю.
– Но мы-то можем общаться с ним непосредственно через мозг. Только он все равно настаивает на личном присутствии. Он не любит вести беседу, не видя нас. Когда мы беседуем на расстоянии, ему нелегко отличать собственные мысли от тех, которые вкладываем в его мозг мы. Поэтому он едет к нам.
– А тебе бы этого не хотелось…
– Он хочет, чтобы мы ответили ему на некоторые вопросы, но у нас нет ответов.
– Тебе доступны любые знания из тех, что доступны человеку. Ты проникаешь сквозь пространство. Тебе даже не нужны ансибли, чтобы общаться с другими планетами.
– Они все время добиваются каких-то ответов, эти люди. У них столько вопросов.
– Ну, знаешь ли, у нас тоже имеются вопросы, и не один и не два.
– Они все время хотят знать – почему, почему, почему. Или каким образом. Хотят все собрать в аккуратненькую упаковочку, заключить в какой-то кокон. Мы так поступаем, только когда создаем новую Королеву.
– Они любят все понимать. И мы тоже.
– Ну да, вам ведь так хочется походить на этих людей. Но ты не похож на Эндера. Тебя не сравнить с человеком. Он должен знать первопричину всего на свете, обо всем он должен написать отдельную книгу, а мы не знаем столько историй. Нам доступны воспоминания. Мы знаем только то, что когда-то случилось. Но мы не всегда понимаем, почему так случилось, он же требует от нас подробного объяснения.
– Ты не права, знания вам доступны.
– Нам вообще безразлично, почему это случилось, у людей же все наоборот. Чтобы исполнить что-либо, мы выясняем лишь самое необходимое, они же постоянно хотят знать больше, чем нужно. Даже когда какая-то машина заработает, они все равно доискиваются, почему же она работает и как работает первопричина, заставляющая машину действовать.
– А мы что, не такие?
– Может быть, вы еще станете такими, когда десколада выпустит вас из своих щупалец.
– Или, наоборот, превратимся в подобие твоих рабочих.
– Тогда вам будет уже все равно. Рабочие счастливы, они вполне довольны жизнью. Вам разум не дает покоя. Рабочие неподвластны желаниям. Они не знают, что такое боль, что такое страдания. Они не ведают любопытства, не знают разочарований, не испытывают стыда. Но когда дело доходит до обсуждений, в глазах людей мы и вы, пеквениньос, выглядим типичными рабочими.
– Мне кажется, ты слишком мало нас знаешь, чтобы сравнивать.
– Мы проникли в ваш мозг, мы побывали в мыслях у Эндера, уже тысячи поколений мы копаемся в собственных умах, а эти люди выставляют нас сонными, вялыми существами. Даже во сне они не ведают покоя. Животным, родившимся на Земле, свойственна такая черта: внутри их мозга то и дело происходит что-то вроде взрывов сумасшествия, приступов контролируемого безумия. И все это во время сна. Частичка их мозга, которая отвечает за картинку или звук, словно выстреливает каждый час или два часа сна; даже когда картинки и звуки представляют собой произвольный набор несусветной чуши, их мозг все равно пытается упорядочить изображение, выстроить из него разумный образ. Их мозг пытается создавать целые истории. Это произвольный набор картинок, с реальным миром никакой
– Мы знаем, что люди видят сны.
– Может быть, когда десколада будет уничтожена, вы тоже научитесь видеть сны.
– А зачем они нам? Ты же сама сказала, что они бессмысленны. Случайные вспышки на нейронных синапсах в мозге людей.
– Они обучаются. Все время обучаются. Создают картины. Проводят связи. Отыскивают в бессмысленном какой-то смысл.
– Какая от этого польза, когда это ровным счетом ничего не означает?
– В том-то все и дело. Ими движут желания, о которых мы понятия не имеем. Желания, настоящая жажда ответов. Жажда смысла. Жажда сказаний.
– Сказания имеются и у нас.
– Вы помните только деяния. Они эти деяния творят, но мало того – постоянно изменяют смысл своих сказаний о них. Они меняют все так, чтобы одно и то же воспоминание одновременно приобретало тысячи разных толкований. Даже из снов они порой почерпывают нечто такое, что мгновенно дает ответ на поставленный вопрос. Ни один человек не обладает таким умом, каким обладаете вы. Таким, каким обладаем мы. Мы титаны по сравнению с ними. Кроме того, их жизнь столь мимолетна, они так быстро умирают! Но за один свой век они умудряются изобрести десять тысяч толкований, тогда как мы все еще обсасываем самое первое.
– Большинство их предположений не выдерживают проверки практикой.
– Даже если почти все они неверны, даже если девяносто девять ответов из каждой сотни глупы и безумны, от десяти тысяч идей все равно остается как минимум добрая сотня замечательных и удивительных теорий. Так они компенсируют собственную глупость, краткую жизнь и недалекую память.
– Грезы и сумасшествие.
– Волшебство, мистика и философия.
– Неужели ты сама не способна выдумать хотя бы одну-единственную историю? Да ты только что рассказала мне целый эпос.
– Я знаю.
– Вот видишь? Значит, люди не могут ничего такого, чего не можешь ты.
– Неужели ты не понял? Даже эту историю я почерпнула из головы Эндера. Она принадлежит ему. А зерно заронил кто-то еще, книга, которую он прочитал и сопоставил со своими рассуждениями. В конце концов идея сформировалась и приобрела для него смысл. Все это у него в голове. Тогда как мы во всем подобны вам. Мы обладаем незамутненным видением мира. У меня не возникает никаких проблем при контакте с твоим мозгом. Все упорядочено, разумно, логично. И ты наверняка не испытываешь в общении со мной никаких проблем. То, что содержится в твоем уме, более или менее соответствует реальности, насколько ты ее понимаешь. Но ум Эндера – это полная сумятица и бред. Тысячи соревнующихся, противоречащих друг другу, невероятных видений, не имеющих никакого смысла, – они в принципе не могут согласовываться друг с другом, но они согласовываются; он их складывает в одно целое, сегодня – так, завтра – чуть-чуть по-другому, как ему самому нужно. Каждый раз в уме он как будто создает новую схему и запускает в нее проблему, с которой вдруг столкнулся, чтобы порешать ее в этой системе. Каждый час он как будто придумывает себе новую Вселенную, которая зачастую безнадежно ошибочна. Таким образом, он делает ошибки, выносит ложные суждения. Но иногда все сходится, и случается чудо, я смотрю через его глаза и вижу мир по-новому, как он его представил, как он его изменил. Сумасшествие, сразу за которым следует озарение. Прежде чем повстречаться с людьми, мы знали все, что положено было знать. Но потом мы начали налаживать связь с мозгом Эндера. И теперь поняли: один-единственный предмет может быть истолкован по-разному, и толкований этих столько, что нам никогда не охватить все возможные варианты.
– Если только люди не научат вас этому.
– Теперь ты понял? По сути дела, мы питаемся падалью.
– Это вы питаетесь падалью. Мы умеем просить.
– Если бы люди стоили таких умственных возможностей…
– А что, они не стоят?
– Неужели ты забыл – они же собираются уничтожить вас! В их умах содержится бессчетное число вероятностей. И все-таки как индивидуумы они тупы, недальновидны, слепы и к тому же безумны. Ведь девяносто девять процентов созданных ими историй неправильны и могут привести к ужасным ошибкам. Иногда мы жалеем, что не можем обуздать их, как обуздали бы своих рабочих. Ты помнишь, как-то раз мы пытались, с Эндером. Но ничего не получилось. Мы не смогли сделать из него рабочего.
– Почему?
– Слишком туп. Не способен удержаться на одном месте. Человеческие умы грешат рассеянностью. Какое-то одно занятие им быстро наскучивает, и они бросают его. Нам пришлось возвести к его разуму целый мост. Мы воспользовались компьютером, к которому он был привязан. А вот компьютеры – эти штуки умеют внимать. И в их памяти все так аккуратно, логично, все расставлено по полочкам, все доступно.
– Но они не видят снов.
– Да, сумасшествие отсутствует. Это плохо.
Валентина нежданно-негаданно подошла к дому Ольяду. Стояло раннее утро. На работу он выйдет не раньше полудня – Ольяду работал управляющим на кирпичной фабрике, заведовал бригадой, занимающейся производством кирпичей. Однако он уже встал и был свеж и бодр, потому, вероятно, что вся его семья поднималась рано. Дети гурьбой выскочили из дверей. «Когда-то давным-давно такие сценки обожали показывать по телевизору, – подумала Валентина. – Вся семья дружно выходит из дому, замыкает шествие отец с дипломатом в руках. В общем-то, мои родители тоже старались не выделяться из толпы. Ну и что, если их детям были присущи некоторые странности? Ну и что, если, торжественно выйдя из дому и якобы отправляясь в школу, на самом деле мы с Питером залезали в компьютерные сети и пытались анонимно диктовать свою волю Земле? Ну и что, если Эндера еще маленьким мальчиком вырвали из семьи и родителей он больше не видел? На Землю он возвращался всего один раз, да и то ненадолго. Мы тогда встретились. Но, как мне кажется, наши родители считали, что поступают правильно, потому что во всем следовали ритуалу, который каждый день видели по телевизору».
И вот все повторяется. Из дому выбегают дети. Этот мальчик, должно быть, Нимбо, тот, которого держал на руках Грего, когда противостоял толпе. Обычный ребенок, ничего примечательного. Пройдет немного времени – и никто даже не вспомнит, что он участвовал в событиях той жуткой ночи.
Мать обошла всех и поцеловала. Родив стольких детей, она сохранила изумительную, неповторимую красоту. Все как обычно, стандартное клише; однако это поистине замечательная женщина, ведь она решилась выйти замуж за их отца. Уродство не затуманило ей взгляда.
И папа их тут же. На работу пока рано, поэтому он просто стоит рядом, внимательно осматривает всех по очереди, похлопывает по плечу, целует, что-то говорит. «Веселый, умный, любящий – идеальный отец. Так что ж неправильного в этой картинке? Этот мужчина – Ольяду. У него нет глаз. Вместо одного глаза у него серебристые металлические сферы с двумя линзами, в другом – компьютерный разъем. Дети как будто бы ничего не замечают. Я же к такому зрелищу еще не привыкла».
– Валентина, – вдруг заметил он.