Кто боится смерти
Шрифт:
Глава девятая
Кошмар
Я перестала разговаривать с Мвитой, а он перестал меня навещать. Прошло три недели. Я скучала по нему, но злилась сильнее. Освободившееся время я проводила с Бинтой, Луйю и Дити. Однажды утром я торчала во дворе школы, дожидаясь их, и вдруг мимо меня прошла Луйю. Сначала я решила, что она меня просто не видит. Затем заметила, что она расстроена. Глаза красные и опухшие, словно она плакала или не спала ночь. Я догнала ее.
– Луйю? Что с тобой?
Она повернулась ко мне с непроницаемым лицом. Затем улыбнулась и стала похожа на себя.
– У тебя…
Она рассмеялась.
– Точно. Я ужасно спала.
Луйю и ее многозначительные фразы. Это определенно одна из них. Но я знала Луйю. Все, что она хотела тебе сообщить, она сообщала тогда, когда считала нужным. Пришли Бинта и Дити, мы вчетвером сели завтракать, и Луйю отсела подальше от меня.
– Хороший день, – сказала Дити.
– Кому как, – проворчала Луйю.
– Жаль, что я не могу быть всегда довольной, как ты, – сказала я.
– Ты просто дуешься из-за ссоры с Мвитой, – сказала Дити.
– Что? Откуда ты знаешь? – запаниковала я.
Если они знают о ссоре, то могли слышать, из-за чего мы ссорились.
– Мы знаем тебя, – сказала Дити. Луйю и Бинта хмыкнули в знак согласия. – В последние две недели ты с нами общаешься в два раза больше.
– Мы не дуры, – сказала Бинта, откусывая кусочек от сэндвича с яйцом, который вынула из сумки. Он лежал между двух книжек и стал очень тонким.
– Ну и что случилось? – спросила Луйю, потирая лоб.
Я пожала плечами.
– Твои родители против? – спросила Бинта.
Девочки подсели поближе.
– Да оставьте вы меня в покое, – огрызнулась я.
– Ты отдала ему свою девственность?
– Луйю!
– Я просто спросила.
– А цепочка позеленела? – с отчаянием в голосе спросила Бинта. – Я слышала, что так бывает, если ты спишь с кем-то после обряда одиннадцатого года.
– Очень сомневаюсь, что они спали, – сухо сказала Дити.
Перед сном я села на пол и стала медитировать. Успокоиться удалось с большим трудом. К концу все мое лицо было мокрым от пота и слез. Каждый раз, медитируя, я обильно потела (что странно, ведь обычно я потела очень мало), а еще всегда плакала. Мвита говорил, это из-за того, что я живу в постоянном стрессе, и когда отпускаю себя, то буквально плачу от облегчения. Я сходила в душ и пожелала родителям спокойной ночи.
В постели я сразу уснула, мне приснился ласковый песок. Сухой, мягкий, нетронутый и теплый. Я была ветром и кувыркалась в дюнах. Затем полетела над утоптанной растрескавшейся землей. Я пролетала мимо узловатых деревьев и сухих кустов, и их листья пели. А затем – грунтовая дорога, много дорог, мощеных и занесенных песком, а на них – люди с тяжелой поклажей, мотороллерами, верблюдами, лошадьми. Дороги были черны, гладки и блестели, словно обливались потом. Люди, идущие по ним, несли мало поклажи. Они не путешествовали. Были недалеко от дома. Вдоль дорог стояли магазины и большие здания.
В Джвахире люди не беседуют у дорог или на базаре. Там считанное количество светлокожих людей – и ни одного нуру. Ветер унес меня далеко.
Здесь нуру были в большинстве. Я попыталась рассмотреть их. Чем больше пыталась, тем хуже их было видно. Всех, кроме одного, стоящего спиной. Его смех я услышала бы за многие мили. Очень высокий, он стоял в центре группы
Я резко проснулась – я не могла дышать. Хрипя отбросила одеяла. Обхватила руками шею – она болела – и села в кровати. Моргая, я каждый раз видела на внутренней стороне век тот красный глаз. Я захрипела сильнее и согнулась пополам. Перед глазами поплыли черные пятна. Признаюсь – часть меня испытала облегчение. Лучше умереть, чем жить в страхе перед этой штукой. Прошло несколько секунд, и грудь отпустило. Я смогла глотнуть воздуха. Откашлялась. Подождала немного, растирая саднящую шею. Было утро. На кухне кто-то готовил завтрак.
И тут ко мне вернулся сон, во всех подробностях. Я вскочила, ноги дрожали. Бросилась по коридору и остановилась на полпути. Вернулась в комнату и встала перед зеркалом, разглядывая злые синяки на шее. Села на пол и обхватила голову руками. Овальный красный глаз принадлежал насильнику, моему биологическому отцу. И он только что пытался задушить меня во сне.
Глава десятая
Ндиичи
Если бы не безумный фотограф, я провела бы весь день в постели, боясь выйти наружу. Мама пришла домой к вечеру и говорила только о нем. Даже не присела.
– Он весь грязный и обветренный. Пришел на базар прямо из пустыни. Даже не пытался сначала почиститься!
Она сказала, что ему, кажется, нет тридцати, но точно не скажешь из-за того, что все лицо заросло спутанной бородой. Зубы почти все выпали, глаза желтые, а почерневшая от солнца кожа от недоедания и грязи кажется землистой. Как он только выжил, путешествуя так далеко в таком душевном состоянии.
Но то, что он принес с собой, повергло в панику весь Джвахир. Это был цифровой фотоальбом. Камеру он потерял, но хранил фотографии в устройстве размером с ладонь. Сделанные на Западе фотографии мертвых, обугленных, изувеченных океке. Насилуемых женщин океке. Детей океке с отрубленными конечностями и раздутыми животами. Мужчин океке, свисающих с потолочных балок или истлевших в пустыне в пыль. Расколотых младенческих голов. Вспоротых животов. Кастрированных мужчин. Женщин с отрезанными грудями.
– Он идет, – вещал фотограф, разбрызгивая слюну с потрескавшихся губ, пока люди смотрели его альбом. – С ним идут десять тысяч воинов. Всем вам грозит опасность. Собирайте вещи, бегите, спасайтесь, спасайтесь, дураки!
Он разрешал людям смотреть свой альбом – одному за другим, группе за группой. Мама просмотрела фотографии дважды. Все это время она проплакала. Людей тошнило, они рыдали, кричали. Никто не усомнился в увиденном. Через некоторое время пришельца арестовали. Я слышала, что его хорошо накормили, помыли, постригли и снабдили припасами, а потом вежливо попросили покинуть Джвахир. Так или иначе, люди шептались, слухи ползли. Он так взбаламутил всех, что в тот вечер был созван Ндиичи – так в Джвахире называли экстренный народный сход.