Кто, если не ты?

Герт Юрий Михайлович

— В то время я был еще молодым врачом, но уже заведовал стоматологической клиникой, готовил диссертацию, и никто не мог ни в чем упрекнуть ни мою врачебную, ни гражданскую совесть. Но мне пришлось лишиться всего: покоя, положения, будущего... Я был вынужден бросить дом и переехать в другой город. За что?.,

Они с мамой редко говорили об отце — но как-то... Клим прибежал из школы, полез в сундук и с самого дна достал фотографии... Дрожа от злобного нетерпения, снова просмотрел их.

На одной — отец в буденновке, из широкого воротника гимнастерки

карандашом торчит длинная тонкая шея, на другой — с усталым, небритым лицом над недописанным листом бумаги — наверное, у себя в редакции... Клим исполнил приговор, не раздумывая. Мать застала его, когда он разорвал последнюю фотографию в мелкие клочки... Она плакала. Клим сказал: «Нет у меня отца!» —«У каждого есть отец, хороший или плохой...». Клим сбросил с головы ее руку, закричал: «Не хочу!..»

— Теперь представь, что у меня в доме обнаружили оружие. Кто станет разговаривать с мальчишкой?..

Не в праве ли я требовать, чтобы ты хоть немного думал и обо мне и о Надежде Ивановне?.. Особенно после всего... Всего, что мне пришлось пережить?..

Николай Николаевич замолчал. Теперь он сидел, глядя на Клима пронзительно-холодными глазами, сцепив на груди руки и потрескивая костяшками пальцев. Вдруг он крупно, всем телом вздрогнул, его тонкий острый нос вытянулся — в окно ворвался странный завывающий хохот. Это смеялись сумасшедшие. Дом, в котором жили Бугровы, располагался рядом с территорией больницы, поблизости от психиатрического корпуса. Николай Николаевич болезненно поморщился. Клим улыбнулся.

— Вы делаете из мухи слона. Вы совсем не похожи на заговорщика. Ну какой же вы заговорщик?..

Он сказал это без всякого желания поддеть, но Николай Николаевич почему-то вышел из себя.

— Мальчишка! — в лицо Климу полетели мелкие брызги слюны.— Что ты понимаешь!.. Меня сделают заговорщиком, припишут склад оружия, поставят к стенке — и все из-за твоих дурацких затей! Ты забываешь, в какое время мы живем!

Клим тоже вскочил. Он дал себе зарок не вступать больше с Николаем Николаевичем в бессмысленные споры, но слова сами прорвали плотину:

— Великое время! Чудесное время! Чем вам не угодило наше время? Если вы честный человек—чего вам бояться? А если вы продались контрреволюции, как мой отец и ваш брат...

— Щенок! Он ушел на гражданскую войну, когда ему было столько же лет, сколько тебе!

— А когда его расстреляли, ему было столько же лет, сколько вам!

Они стояли друг против друга, их разделял только стол, но Клим знал, что между ними — пропасть. Ах, не все ли равно—сказать, сказать все, в самый последний раз!

— Вы испугались пистолета? А Би-Би-Си слушать вы не боитесь? А грязненькие анекдотцы гостям шептать на ухо — не боитесь? А защищать предателей?.. Советская власть виновата, что теперь зеркала такие не делают! Да вы посмотритесь в любое — увидите, какой вы есть! В своих саксонских чашках вы хотите утопить революцию! Не выйдет! Мелковаты ваши чашки!..

— За-мол-чи!.. — Николай Николаевич рванулся к окну

и захлопнул форточку.— Ты с ума сошел?..— глаза у него стали белыми и круглыми — точь-в-точь — два циферблата без стрелок.

Клим опомнился. Волна ярости опала так же внезапно, как и взметнулась. Она разбилась о форточку.

— Над вами даже сумасшедшие смеются,— сказал Клим.

Он устало присел на диван. К черту слова! Разве ими что-нибудь исправишь? Николай Николаевич ходил по комнате, волоча ноги, задевая за стулья. Сегодня вечером придут гости, он будет играть в преферанс. Завтра—_: понедельник. Зубной кабинет. «Откройте— закройте — сплюньте»... Клим посмотрел на его сутулую спину. Какая тоска!..

Он сказал — неожиданно для самого себя:

— Я уезжаю на Яву.

Николай Николаевич остановился и удивленно выпрямился.

— Да, на Яву,— повторил Клим.— Я знаю, вы скажете: это неразумно, глупо, наивно. Все это мне известно, Николай Николаевич,— он усмехнулся.

— Подожди...— Николай Николаевич обхватил голову ладонями, как будто она вот-вот развалится,— Ты?.. На Яву? Но ведь это...

— Да,— сказал Клим.— Вот именно. Вы совершенно правы... Для этого-то мне и нужен был пистолет. Банки грабить я не собираюсь.

— Послушай, Клим... Ты ведь... Ты просто дичь несешь! — Николай Николаевич наконец отыскал нужное слово.— На Яву? Кто вас пустит? Ведь это же... Самая настоящая дичь!..

Николай Николаевич постепенно оправился и овладел собой. Снова потекли закругленные, плавные периоды, но Климу казалось, что все это он уже давно слышал. Он как будто каким-то третьим оком наблюдал за собой и за дядей — и было почти невероятно: два человека сидят в одной комнате, они прожили вместе несколько лет и считаются даже родными по крови — но им никогда, никогда не понять друг друга. Дичь... Если бы он хоть лицемерил! Но ведь он в самом деле считает любую мысль Клима дичью...

Звуки шагов Николая Николаевича тонут в мягком ковре.— Ты еще молод, Клим, и судишь обо всем слишком прямолинейно. Кто внушил тебе, что от тебя зависит судьба мировой революции?.. Тебя еще многому научит жизнь, Клим... Ты слишком дерзок, слишком самонадеян. Но придет день — и ты вспомнишь о нашем разговоре...

Как хорошо, что он даже не принял Яву всерьез.

Сумрак ползет из углов кабинета. Николай Николаевич склоняется к лампе. Его лицо кажется мертвым и желтым, как у высохшей мумии.

11

Вечером Клим зашел к своему другу, и Мишка повел его в чулан—показать, что ему удалось приготовить для экспедиции: немного сухарей и лепешек, две большие связки воблы, несколько головок лука и перочинный нож. Кроме того, хозяйственный Мишка припас крючки и лески. Неизвестно, в каких передрягах они могут оказаться, а наловить рыбы — раз плюнуть! Клим подержал на ладони свинцовое грузило и почувствовал всю серьезность и неминуемость того, что произойдет на следующий день.