Кто, если не ты?

Герт Юрий Михайлович

— Чего ты плетешь! — засмеялся Слайковский, обретая обычное нахальство.— Какой там еще большевик? Барыга был, а не большевик — он карточки где-то тибрил, а Егор...

— Был большевик! — упрямо сказал Клим.— Егоров сегодня к нему на весь день уходил!

— К нему? А на базар, карточками торговать — не хочешь? — Слайковский отрывисто захихикал.— Там, на базаре, его и цапнули!

...Они не знали всего, что знал Слайковский.

Не знали, что Егоров прошлой ночью добыл из бумажника захмелевшего квартиранта десять карточек, и что Слайковский, как и прежде,

далеко не бескорыстно, помог сбыть их Егорову в базарной толпе; не знали, что когда у Егорова в кармане набралось около трех тысяч, Слайковский предложил ему поделить выручку поровну, и что они подрались и рассыпали деньги, и тут Слайковскому удалось улизнуть, а Егорова арестовал милиционер.

Ни Клим, ни Мишка не знали ничего этого — они поняли самое главное и оглушенно переглянулись.

Нет, Слайковский не врал. Врал Егоров. Зачем?.. И как они могли ему поверить? Только теперь Клим ощутил всю наивность вымысла Егорова. Очевиднейшую, потрясающую наивность, которую не замечали прежде, когда им так хотелось в нее поверить, поверить, что кто-то — сильный и добрый — оценит их ослепительную мечту и поможет им! Но Егор, Егор...

— Эх, вы...— нарушил тишину Лёшкин голос.— Тоже, нашли, с кем связываться...

Вечно сонные заплывшие глазки Мамыкина с грустным удивлением скользнули по Мишке и остановились на Климе.

— Набрехал он вам с три короба, а вы...

— Так вы все-таки хотели уехать на Яву? — осуждающе спросил Михеев.

— Как же, нам известно, на какую они Яву хотели!..— потешался Слайковский, и в тон ему, и еще громче, закатывался Впадина, и оба они перемигивались так, будто им действительно известно что-то особенное...

Едва Лиля увидела Клима, как в ней вспыхнула еще не погасшая обида. Ее кукольное личико порозовело от мстительного гнева:

— Еще идейными прикидываются! А сами?.. Всех обманывают! Даже этого... Вашего Егорова... Сами дома, книжки почитывают, а он — в тюрьму попал!

— Да, братцы, нехорошо у вас получилось...— сокрушенно вздохнул Мамыкин.

Неужели, неужели же это правда — и они во всем виноваты, и Егоров ради них пошел на преступление? Клим растерялся, не находя чем ответить на чудовищное обвинение.

— Я же говорил, напрасно вы все это затеяли,— рассудительно произнес Михеев.— Напрасно..Я же говорил...

И вдруг из Клима выплеснулось все, что накипело за этот роковой день. Глаза его мятежно вспыхнули, он рванулся к Михееву:

— Говорили, говорили! Что вы говорили? Вы хохотали да каркали! Что вы еще умеете? Друг перед другом выпендриваться — мы в чужие карманы не лазим, мы честные!.. Кто честный? Вы честные? Да вы мизинца Егорова не стоите! Он не ради своей шкуры... Не ради шкуры!.. А вы на себя посмотрите... Жрете, веселитесь, а на мировую революцию вам наплевать, пускай другие!..

Он выпустил весь заряд единым залпом — и смолк. И всё тоже стояли перед ним молча, в смущенной, по-давленной тишине. А Клим, как будто его самого опустошила эта неожиданная речь, с тоской осмотрелся вокруг, негромко сказал—уже без прежнего напора:

— Ну как же... Как можете вы так жить?

Ведь вы — люди!..

Ему ответил из угла насмешливый голос:

— А уж это кому что нравится.

Все оглянулись и увидели Шутова. Он стоял у стола, сцеживая из бутылок остатки в свой стакан. На него смотрели, а он, целиком поглощенный своим занятием, отставил последнюю бутылку, взболтнул в стакане буроватую смесь, выпил, не морщась, и положил в рот огурец. И было слышно, как огурец на его зубах вкусно хрустнул. Прожевав, Шутов улыбнулся, глядя куда-то мимо Клима, который смотрел на него с хмурым недоумением, и лениво приказал:

— Дай музычку, Женя.

— Верно! — закричал Слайковский, выходя из оцепенения и сразу оживляясь.— Мы ведь мировой революции не совершаем и карточек не воруем!..— он подбежал к радиоле и снова пустил «Кабачок».

А Клим все стоял и смотрел на бледное, наглое лицо, которое он видел впервые.

— А вы давайте выматывайтесь отсюда! — крикнул Слайковский, не решаясь однако приблизиться к Климу.

Остальные молчали. Еще не решив, что значит это молчание, Слайковский дернул Мишку за рукав и повторил:

— Выматывайся, слышишь? Мы будем танцевать!..

Вдруг раздался звон и грохот. Лешка Мамыкин схватил бутылку, опорожненную Шутовым, и изо всех сил трахнул ею об пол. Лиля взвизгнула. Все кинулись врассыпную. Теперь только Мамыкин, оскалив зубы, стоял посреди комнаты. Его рослое, крепкое тело тяжело покачивалось. В маленьких глазках блестели слезы.

— Гады...— глухо выдавил он.— Паразиты... Егора... Егора надо спасать!

— Как же,— пробормотал Красноперов,— спасешь его теперь...

— Спасем! — выкрикнул Мамыкин.— Пойдем, все расскажем... Начистоту!.. Все как есть... Не звери же там, поймут!.. Слышите,— все все пойдем— и скажем!..

Клим никогда не ожидал от Мамыкина ничего подобного. Увидев, как Лешка плакал, он почувствовал, как у него самого что-то сдавило горло, и он бросился к Мамыкину и сквозь поднявшийся шум и гомон пытался что-то сказать ему, но сам не слышал, что говорил, и только жал ему руку — радостно и благодарно. И хотя рассудительный Михеев советовал подождать до утра, не прошло и полчаса, как ватага ребят ввалилась в кабинет дежурного по отделению милиции. Среди них не было только Слайковского с его новым знакомцем — Слайковский не мог оставить пустую квартиру — и Лили — она очень спешила домой.

13

Солнце торжественно всплыло над горизонтом и закачалось на речной глади. Жидкое золото разлилось по воде. Оно слепило своим трепетным, струящимся сиянием, и только у самого борта открывалась прозрачная зеленоватая глубина, и было видно, как в ней стремительными черными стрелками сквозили пугливые мальки. Палуба дрогнула — пароход прогудел дважды, и что-то тяжело заворочалось в его машинном брюхе.

— Пора,— сказал Егоров.

— Сынок...— мать боязливо коснулась его твердого, узкого плеча — Ты уж там, у дяди-то, по-ладному, по-хорошему...— она всхлипнула и приникла к его худенькой фигурке.