Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды
Шрифт:
— Нет, — устоял он. — Я не хочу. Если что потом случится, все будут сплетничать.
— Но ведь и так сплетничают. Разве нам не все равно.
— Нет, я не буду. Будь благоразумна, Хильда. Подумай, до Пасхи всего несколько недель!
Он обнимал ее, утешал (и знал, что каждое сказанное им слово — ложь. Что-то непременно должно случиться. Но что именно, он не знал).
— Подумай только, как нам будет хорошо, совершенно одни в своей квартире, только мы с тобой, светлая приятная комната. И я уверен, что вместо пуховых перин куплю голубые стеганые
— Но ведь ты… — не понимая, испуганно воскликнула она, — ведь один раз, Вилли, ты уже…
Они смотрели друг на друга.
— Вот что, я иду домой, — сердито сказал он. — Кажется, ты выпила лишку, спокойной ночи.
Он не стал дожидаться, пока она пожелает ему «доброй ночи», не стал ждать, пока она пройдет через дворик.
И хотя он не обернулся, когда уходил, у него в памяти запечатлелась совершенно точная картина, как она стояла, глядя ему Вслед. И взгляд ее выражал страх.
Чем кончилась ночь, Куфальт помнил весьма смутно, начиная с того момента, когда он скатился вниз по лестнице, очутившись в кафе «Центр», и до того самого момента, когда он рука об руку с господином главным редактором Фреезе стоял на пустом фабричном дворе и как завороженный смотрел на серую маслянистую, медленно текущую воду, а Фреезе таинственно шептал:
— Трена берет начало у Рутендорфа, ниже Гальгенберга, тридцать шесть кожевенных фабрик и дубильных цехов нашего родного города сливают в нее сточные воды. Она известна как рассадник возбудителя сибирской язвы… Трена…
Ночь призраков. Странно было уже то, как он ввалился в зал, самый обыкновенный зал, без следов порока и извращений, как огляделся и в клубах густого сигарного дыма ничего не мог увидеть. Неожиданно чей-то голос в углу крикнул:
— Эй, Куфальт! Женишок Куфальт!
Он пошел на голос и обнаружил сначала Фреезе, затем Дитриха. Они сидели рядышком в углу и пили грог. Малиново-красный Фреезе с остатками волос, клоками свисавшими на его безобразное лицо, и бледно-желтый Дитрих с угасшими глупыми мышиными глазками.
— Садись, Куфальт, — произнес Фреезе. — Это Дитрих, которого я из-за тебя прогнал.
— Очень приятно, — пробормотал Дитрих, слегка поклонившись.
— Пьяный! — произнес Фреезе. — Присядь, Куфальт. Пьяный, как сапожник. А где твоя невеста?
— Хочу невесту, — пробормотал Дитрих.
— Заткнись! — выругал его Фреезе. — Давай без намеков. Нам здесь никаких намеков не надо. Выпьешь с нами?
— Кружку пива, — ответил Куфальт.
— Минна, пива и тройной коньяк для гостя. Минна, это жених, настоящий жених, взгляни на него.
Куфальт зло посмотрел на толстую бабу с грубым, вульгарным красным лицом, подавшую ему напитки.
— Вот как, так вы и есть молодой человек, обручившийся с Хильдой Хардер? Я слышала, да-да, здесь всякого
— Убирайся! — приказал Фреезе, и она послушно направилась к стойке буфета.
— Находка эта Минна, верно? — спросил Фреезе, все время следивший за Куфальтом. — Не нравится? Все они такими становятся, внешне или внутренне или и внешне и внутренне, с жиром, без жира, все они такими становятся, бабье.
— Ик-ик, — вырвалось у Дитриха.
— Заткнись! — проревел Фреезе. — Беру тебя на работу, немедленно беру тебя на работу с авансом в пять марок и тут же выгоню!
Фреезе порылся в карманах, ища деньги. Ничего не нашел.
— Дай-ка двадцать марок, которые ты мне должен, Куфальт.
Куфальт смотрит на Дитриха, тот подмигивает ему.
— Ну скорей, приятель, мы выпьем еще.
— Не давайте ему их, — с трудом выдавил из себя Дитрих. — Я сказал, мы работаем вместе, работаем вместе.
Фреезе громко расхохотался. От смеха все его тело подпрыгивало.
— Работать вместе, вот это да! Два жеребца в одном стойле, верно?
Он хохотал, зажмурив глаза, и его дряблые жирные щеки так и тряслись от смеха.
Куфальт со страхом смотрел на него, внутри у Куфальта все дрожало, рука его потянулась к пивной кружке.
— Значит, ты берешь нас обоих? — спросил Дитрих, заговоривший вдруг правильно. — Мы сможем оба работать в твоем стойле, в обанкротившемся «Вестнике»?
Голос Дитриха звучал строго и зло.
Фреезе перестал хохотать и уставился на Дитриха.
— Тебе ведь наверняка понадобятся два человека для рекламы, — утверждал Дитрих.
У Куфальта в голове все перепуталось. «Перепил, — подумал он. — О чем они, собственно, болтают? О том, что говорят, или не о том, что говорят».
Он снова прислушался к разговору.
— В тысяча восемьсот сорок восьмом году, — торжественно произнес Фреезе, — господин ван дер Смиссен был бургомистром нашего города. Господин ван дер Смиссен был настоящим аристократом, человеком прямым, как струна, честным до мозга костей… Уличная толпа собралась возле его дома и бросала в окна дома господина ван дер Смиссена нечистоты и грязь. Городской полиции удалось вскоре рассеять толпу. Господин бургомистр, которого в тот день не было дома, вернулся из поездки поздним вечером. В сопровождении полицейского он прошелся по разоренным комнатам…
В столовой на стене висел огромный портрет его рано почившей супруги, урожденной баронессы фон Путхаммер. И надо же было случиться, чтобы к белоснежной груди этой прекрасной женщины прилип отвратительный, вонючий кусок дерьма…
Полицейский, некий Вильмс, позднее показал, что господин бургомистр минут пять неподвижно, с застывшим лицом, стоял перед оскверненным портретом. Потом подошел к шкафу, вытащил бутылку вина и красивую хрустальную рюмку и, поставив все это перед ним, Вильмсом, настрого приказал ему скоротать время за бутылкой. А он, господин ван дер Смиссен, отыщет все необходимое для уборки. После чего бургомистр твердой походкой вышел из столовой…