Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды
Шрифт:
— Но я же совсем не знаю этого человека, — протестует Куфальт.
— Пусть это будет нашей заботой, — говорит служащий.
— Вы, конечно же, с удовольствием посмотрите пару фотографий? Это же крайне интересно.
— Но это бессмысленно, — говорит Куфальт беспомощно.
— Бессмысленно или нет, — говорит служащий неожиданно строго, — но иначе вы останетесь здесь.
Но он уже снова улыбается и бережно кладет на стол две банкноты по сто марок. Куфальт смотрит на них в нерешительности.
— Ну, начнем, — говорит служащий. — Не раздумывайте так долго. Это ведь
— Ничего не знаю, — упрямо говорит Куфальт.
— А дружки тем временем сбывают добычу, — возмущенно говорит служащий, — где вы еще можете заработать такие хорошие деньги. Вам ничего не нужно говорить. Велеть принести на «А»? Или велеть принести на «Б»?
— Гм, гм.
— Ага! Но на «Б» несколько томов. Ну, посмотрите несколько томов. Вам же вообще не надо ничего говорить.
Куфальт сидит угрюмо. Он чувствует, что влип. Он в тупике. Он просто недостаточно хитер. Ему никого не провести. Ни Бацке, ни этих здесь.
Что ему эти двести марок? Но он вынужден согласиться, иначе его не выпустят.
— Принесите тогда «Б», — говорит он и клянется себе ничего не выдавать. Захлопнуть альбом независимо от того, есть ли там фотография Бацке или нет, сказать: «Он здесь», — и захлопнуть на любом месте. Потом взять двести марок, чтобы хоть что-то получить, и прочь. И всеми видами транспорта домой, через универмаги. В Китайском доме на Менкебергштрассе вверх и вниз на патерностере, чтобы замести следы, и потом никогда больше!
Он умышленно выбирает том, начинающийся на «Би», листает, долго изучает, вглядывается в фотографии: кривые ухмылки, поднятые вверх уголки рта, гримасы, все лица неестественны.
И все время, пока он рассматривает сотни лиц, заурядных, злых и приятных, его разбирает любопытство, действительно ли Бацке крупный вор, какого он из себя строит. И берет том на «Ба», перелистывает и на третьей странице видит господина приятеля в фас и профиль, справа и слева, в обществе еще нескольких таких же на «Ба».
— Большое спасибо, — говорит служащий дружелюбно. — Вот ваши двести марок. Видите, мы порядочные люди. Итак, до свидания. Вы можете беспрепятственно идти домой.
Куфальт видит довольные, ухмыляющиеся лица обоих служащих уголовной полиции. Ему хочется сказать еще что-нибудь, закричать от ярости из-за того, что он позволил себя так глупо провести. Но он хватает банкноты со стола и бросается вон из комнаты, слыша за собой смех чиновников, но такой идиотский смех!..
Сто марок из полученных денег Куфальт израсходовал на пальто и шляпу. У него было черное пальто. Теперь он купил себе светло-коричневый, просторный реглан. У него была маленькая серо-голубая фетровая шляпа, теперь он купил большую мягкую черную шляпу, распорядился упаковать покупки и доставить ему на дом.
Когда же он брел по улице — а это было уже под вечер, — он сообразил, как необдуманно снова поступил. Ведь сейчас полицейские знали его в черном пальто и маленькой шляпе. Они сразу же начнут прикидывать, чем вызвано приобретение нового пальто.
И еще глупее было оставить в универмаге свою фамилию и адрес. Если кто-то следил
Несмотря на это, домой он все же не пошел. Раз уж так получилось, что все пошло наперекосяк, то и предосторожности не помогут. Или он выкарабкается, или все кончится для него плохо. И то и другое он должен пережить. От него почти ничего не зависело.
Собственно говоря, пора было уже обедать. Но не было ни малейшего желания. Аппетит пропал. Уж лучше выпить пару стопок шнапса. И он выпил. Мир моментально преобразился. У него было с собой достаточно денег, непредвиденных денег, и он всегда мог получить еще, если понадобится. Но это уже не важно. Наконец-то он мог делать со своими деньгами все, что ему вздумается. Он так давно не был с девочками, ни разу с самого заключения. Нет, вообще ни разу с момента своего ареста, а это почти шесть лет — теперь он погуляет с девочкой по-настоящему.
И он направился на Реепербан.
По дороге он вспомнил, что все-таки был с девочками — Лизой, Хильдой, Ильзой. Но ему казалось, что это было нечто незначительное или, скорее всего, значило нечто совсем другое. Он не совсем понимал почему, но когда он думал о девушках, то обязательно вспоминал сумочки. А ведь это действительно никак не связано друг с другом.
На Реепербане не было подходящих кафе. Все они были рассчитаны либо на заманивание приезжих и надувательство, либо казались чересчур церемонными. И потом было странно, что девочки, которые слонялись по улице и заговаривали с ним, вдруг тоже перестали что-либо значить. Получалось так, будто его ночные похождения и здесь мешали ему. Он свирепел, когда с ним заговаривали. Разве он не сам должен это делать?
Наконец он оказался на втором этаже кафе на улице Свободы. Это было самое подходящее кафе с нишами, в которых светились завешенные лампы, с маленькими девочками, которые выглядели довольно просто.
Теперь он мог с ними приятно поболтать, поинтересоваться, как идут дела, спросить о клиентах и сутенерах. Потом они разговаривали о плохой погоде, пойдут ли сегодня вечером еще куда-нибудь, хотят ли провести время вместе. И он набросал программу с ужином и последующим посещением кино.
Между тем пили много ликера, девочка оживилась, обцеловала его, что было совсем неприятно, и кричала звонким дурацким голосом: «Ах, какой ты сладенький! Нет, какой ты смешной!»
Он говорил без умолку, хвастался, рассказывал анекдоты, шутил, смеялся, но при этом постоянно думал, как все глупо и скучно, и что его ночные хождения в десять раз лучше, и что он не хочет ее, и не хочет никого.
Улучив момент, он поднялся и пошел к своему пальто, вынул сигареты, которые все еще были там, носовой платок и ключи. Теперь черное пальто висело в гардеробе пустым.
Немного спустя девочка захотела на минутку выйти, и он затеял с ней шутливый спор, вернется ли она. Он притворился, будто не совсем верит в ее верность, и она, видимо, хочет улизнуть после того, как он потратился на десять или двенадцать ликеров. И он добился наконец того, что она, смеясь, оставила ему в залог свою сумочку.