Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды
Шрифт:
Вдруг он очутился рядом с этой девушкой и сказал ей шепотом:
— Ну, фройляйн, чем займемся?
Она гневно посмотрела на него сбоку и понесла какой-то вздор вроде: «Оставьте меня в покое, а то закричу». Что-то в этом роде.
— Ну и кричи, — сказал он и внезапно ударил ее кулаком в лицо. Одним движением он вырвал у нее сумочку и скрылся за углом. Как она кричала!
Ну и что же что кричала! Это его мало трогало. В тюрьме он слышал еще и не такие крики. Тогда он тоже не мог помочь.
Каждый пусть помогает себе сам. Поэтому, повернув за следующий угол, он почувствовал себя уже
Ему нужны: испуганный взгляд, убегающая фигура, крик ужаса; ему нужно знать, что он не последнее ничтожество, не все пинают его, а и он тоже может пинать других и причинять им боль.
Видишь ли, тебе действительно не надо выходить каждый вечер на улицу, чтобы украсть сумочку и ударить в лицо девушку. Тебе это не нужно. Но если тебе скверно, сделай это. И мир, прежде серый и измученный, станет опять светлым только потому, что другие тоже страдают.
Сейчас, Вилли Куфальт, ты можешь сидеть в комнате своей госпожи пасторши, можешь болтать с ней о хлеве и о том, что было, когда супруги Флеге ожидали первого теленка от своей коровы и никто из них не знал, как с ним обращаться, а потом он появился и, шатаясь на тонких ножках, припал к вымени. Но когда во время такого разговора раздается звонок и приходит контролер газовой компании и старушка платит за газ, ты следишь, как она берет ключ из корзинки для ключей. Он не на связке, маленький, гладкий, с зазубренной бородкой, это ты замечаешь. Этим ключом она отпирает низкий шкафчик и достает оттуда ящичек для рукоделия. Она вынимает из ящичка вкладыш. Запомни, под вкладышем лежат наличные деньги, которые она держит дома, а рядом и сберегательная книжка.
Пока она говорит на улице с контролером, ты спокойно и неслышно встаешь, рассматриваешь содержимое, твое сердце бьется ровно: наличных денег немного, только около ста марок, на сберкнижке тысяча четыреста марок. Тут, весьма кстати, и контрольная марка к сберкнижке.
Да, потом старуха возвращается, укладывает все на место и запирает шкафчик, а ты продолжаешь болтать с ней и спокойно думаешь о том, что когда-нибудь, на следующей неделе или, может быть, через два месяца, ты возьмешь и деньги, и сберкнижку.
И когда ты этим завладеешь и скроешься, а она найдет квартиру пустой и обнаружит исчезновение денег, то, находясь за пятьдесят улиц отсюда в своей новой комнате у новой хозяйки, ты будешь радоваться и найдешь, что с миром опять все в порядке.
Город темен и угрюм. Днем не становится достаточно светло, а ночью не так темно. Луна все время будто крадется между туч, и ветки на кустах словно руки, и ты не один, хотя идешь в одиночестве, и каждая ветка указывает на ремесло, которым ты должен заняться.
За твоей постелью стоит чемодан. Он сделан из невулканизированной фибры, хотя выглядит как из вулканизированной. И в этом чемодане лежат четырнадцать сумочек. Иногда ты берешь их в руки и пытаешься вспомнить.
Но ты хорошо знаешь, что на тебе одно и то же пальто, одна и та же шляпа, а в полиции имеются четырнадцать описаний твоей наружности, и сегодня вечером, и завтра, и еще две недели ты не пойдешь на дело, потому что они напали на твой след. Кепка и физиономия шпика под ней…
Вот ты сидишь на кровати. Перед тобой открытый чемодан. И старая пасторша Флеге с ее сладким анисовым пирогом возится в прихожей. Ты открыл чемодан и занялся своими сумочками. Большинство из них из искусственной кожи, но все же есть одна из крокодиловой и еще одна из серовато-белой кожи ящерицы. Их приятно нюхать. В общем-то они не принесли тебе существенного дохода, эти четырнадцать сумочек, в сумме сто восемьдесят семь марок шестьдесят пфеннигов. Ну и что из того? На эти деньги можно купить новое пальто и новую шляпу, и кепка отстанет. А что это даст?
Вот девушки и женщины, и они направляются домой. Они из обеспеченных семей, где из газет узнают о мире, в котором где-то гремят войны. Но вот приходишь ты и бьешь им по лицу. И отбираешь сумочки. И далекие миры низвергаются на Гамбург, суровые, горячие, безотрадные.
Звонит звонок — почему всегда звонит звонок?
Он слышит, как старая пасторша засуетилась в прихожей. Один голос спрашивает, другой отвечает, а потом слышатся легкие шаги в коридоре, Куфальт заталкивает сумочки в чемодан, но не достаточно быстро, одна сумочка остается, и дверь открывается. И кто же входит?..
Ильза. Не кто иной, как Ильза.
— А, Ильза, — сказал Куфальт.
— Здравствуй, Вилли, — ответила Ильза.
— Как это — Вилли? — сказал Куфальт. — Меня зовут Эрнст.
— Пусть Эрнст, — покладисто сказала Ильза и села в кресло. — У тебя коньяк есть?
— Нет, у меня нет коньяка.
Пауза, очень долгая пауза.
— Ты мне наверняка принесла те десять марок? — наконец спросил Куфальт.
— Какие десять марок? — вопросом на вопрос ответила она.
— Те, что получила за неверный адрес, — сказал он.
— Я тебе никогда не давала неверного адреса, — сказала она.
И оба опять погрузились в молчание.
— Что тебе, собственно, нужно? — спросил он наконец.
— Какая у тебя прелестная сумочка, — сказала она.
— Хочешь ее получить? — спросил он.
— Ты очарователен, золотко, — сказала она и попыталась его поцеловать. Но он не захотел, и у нее ничего не вышло.
— Зачем ты, собственно, здесь? — снова спросил он.
— Просто хотела узнать, жив ли ты вообще?
— Долго же ты собиралась, — сказал Куфальт.