Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды
Шрифт:
Сейчас уже было невозможно избежать взгляда. Они смотрели друг на друга мгновение, еще мгновение. В Куфальте проснулись упрямство и сопротивление… и прошли. Бацке уставился на него не мигая, Куфальт отвел взгляд, глупо рассмеялся и сказал:
— Я не такой дурак…
— Так, — медленно проговорил Бацке. — Значит, ты не дурак?
Возникла долгая пауза.
Затем Бацке совершенно спокойно сказал:
— Но я тоже не буду дураком. Баста, Куфальт!
Он встал, не глядя на Куфальта, спокойно взял из пачки еще одну сигарету и закурил.
Куфальт напряженно следил за ним взглядом.
— Дерьмо, — сказал он, плюнул и ушел. Куфальт смотрел на дверь.
«Полиция идет по определенному следу».
Можно думать, что угодно, но фраза серьезная. Можно сотни раз говорить себе, что в Гамбурге, городе с миллионным населением, полиция не в состоянии найти какого-то молодого человека, который как-то раз минуты три пробыл в строительной конторе и задал несколько глупых вопросов. Можно сколько угодно внушать себе, что и в мыслях нет, чтобы съехать с уютной квартиры старушки Флеге, а просыпаешься ночью, прислушиваешься к ветру за окном, прислушиваешься, что за дверью, и будто слышишь шепот и шорох, и опять всплывает фраза: «Полиция идет по определенному следу».
Да, ты по-прежнему живешь у Флеге, но нужно заняться чем-нибудь, чтобы отвлечься от этой фразы. Слишком много времени для размышлений, безделья, беспокойства и пьянства.
Несколько дней еще держишься перед хозяйкой и каждый вечер уходишь, как будто бы в театр. Но посидишь в каком-нибудь кино и снова идешь по Юнгфернштигу, останавливаешься перед кольцами и рассматриваешь их. А они стали как бы частью тебя самого. Они здесь, сверкают и излучают свет, как будто за многие ночи, когда твои мысли были заняты ими, ты приобрел право на них, но и это ощущение уже поблекло. Устал.
С этим кончено. Даже Бацке не осмелится. Там была фраза: «Полиция идет по определенному следу». И если все-таки один на это отважится, то другой обязательно предаст — нет, с этим кончено.
Устал. Однажды, после недолгих колебаний, старой пасторше было объявлено, что кончился ангажемент в театре и надо подождать, как все сложится дальше. Однако: «О деньгах вы все равно не беспокойтесь. У меня достаточно денег».
— Но, господин Ледерер, — сказала старушка. — Я вовсе и не думала о деньгах. Мне очень жаль, что вы остались без работы, но если вы вдруг окажетесь в затруднительном положении, у меня осталось еще немного сбережений. Я с удовольствием помогу такому порядочному человеку.
Она повела его в свою комнату, угостила своим жидким мятным чаем и чудным анисовым пирогом, которого уже нигде больше нет и который всегда чем-то напоминает детство, рассказала ему, как ее муж, будучи молодым викарием, тоже совсем пал духом, когда не смог довести до конца три пробные проповеди подряд. И как потом все изменилось, и он получил этот чудесный приход в Вильстермарше. Конечно, и у господина Ледерера тоже все наладится, он получит еще лучший ангажемент, и нужно только запастись терпением.
Да, старушка Флеге была такая трогательная и так пуглива, ему следовало бы остерегаться много пить днем, чтобы не испугать ее.
Так он привык совершать ежедневно продолжительные
Но на следующий день он пошел все же не к «Мирной обители», а к машинописному бюро господина Яуха и остановился перед ним в нерешительности: может быть, зайти надменным, важным господином и нанять кого-нибудь для стенографирования за четыре марки в час. Ночью он выдумывал самые фантастические деловые письма. Представлял, как будет диктовать распоряжения и поручения, подтверждения и претензии, и все в бюро переписки удивлялись бы, как он преуспевает.
Но он не стал подниматься в бюро. Он шел, шлепая своими ноющими усталыми ногами по снежному месиву, в какую-нибудь пивную, в рыбный ресторанчик или закусочную, где подавали картофельные оладьи, съедал что-нибудь на шестьдесят или восемьдесят пфеннигов: он знал, что средств ему хватит на три-четыре месяца, а потом надо будет снова добывать деньги.
Но эта дешевая еда была только игрой. Игрой были и расчеты, в нем больше не осталось подлинного страха перед жизнью. Все стало безразличным, серым, мрачным, безотрадным, все было кончено. О, боже милостивый, конечно, можно было бы поехать в тот маленький городок, подкараулить Хильду Хардер и все-все ей рассказать, но зачем?..
Да и рассказывать было нечего. У него не было больше никакого дела, а хриплый, пропитой голос нашептывал: «Трена берет начало у Рутендорфа, ниже Гальгенберга…»
Какое-то время жилось лучше. Куфальт нашел библиотеку и ночи напролет читал и пил в постели, а днем спал. Он вставал около семи часов вечера, спешил в библиотеку, чтобы успеть еще до закрытия получить две-три новые книги.
Но со временем его мозг перестал переваривать книжные истории. При чтении он клевал носом. И не мог более воображать себя героем книг, снова бесцельно блуждал по улицам и скверам, пока не наступала ночь. Тогда он заходил в маленькие забегаловки и торопливо выпивал водку, торопливо, как будто спешил куда, и убегал. «Сегодня ночью я еще обойду вокруг Биннен- и Аусенальстера, чтобы как следует устать». Но по-настоящему он не уставал.
И все-таки впервые за эти злополучные ночи он снова пошел на дело, но не во время одной из таких прогулок по опустевшим ночным скверам. Нет. Это было на обыкновенных улицах, где каждую минуту можно встретить человека или даже полицейского. Все произошло неожиданно. Впоследствии он был уверен, что никогда об этом и не думал. Возможно, он выпил лишнего. Может быть, поэтому. Это случилось где-то в Эйльбеке или Гамме. Потом он сам не мог точно вспомнить, где это случилось впервые. Была поздняя ночь. Впереди него шла какая-то женщина или девушка, улица была пустынной. (Но на это он даже не обратил внимания.)