Кто оставил «варяжский след» в истории Руси? Разгадки вековых тайн

Крюков Николай Михайлович

Глава 1

Как Рюрик официально стал первым русским монархом

В предыдущих главах говорилось о варягах, норманнах как субъектах многих мифов, легенд далеких от реальности. Их можно было бы сравнить с мифами древних греков о богах и об опасных путешествиях в загадочные страны и так далее, если бы не одно но. Мифы о греческих богах остаются мифами. Мифы о норманнах, варягах вписаны в нашу действительную историю как данность. Но почему, спрашивается, сколько бы ни критиковалась легенда о варягах, она продолжает жить? Кто или что за этим стоит? Кому это выгодно? Эти вопросы надо ставить. И на них надо отвечать. Откровенный разговор всегда пугает тех, кто неправ. Сейчас мы попробуем разобраться в причинах живучести легенды о варягах, в мотивах ее популяризации.

В августе 1852 г. императором Николаем I принимается Высочайший указ о признании 862 г. в качестве «начального события российской государственности». Под

«начальным событием», конечно же, понималось призвание варягов во главе с Рюриком на княжение в Новгород согласно версии Лаврентьевской летописи. Таким образом, подводилась черта под неожиданно возникшей дискуссией среди уважаемых историков по поводу даты и важности записанной в летописи легенды. Сама дискуссия носила достаточно ожесточенный оттенок и, по сути, не оставляла выбора для решения. Надо было действительно определяться: либо признавать призвание варягов и готовить официальные празднества, посвященные тысячелетию Руси, либо не признавать и получить общественное порицание за неуважение к истокам монархического строя.

Причиной дискуссии послужила публикация первого тома «Истории России с древнейших времен» С.М. Соловьева и последующих статей в журналах на эту тему. Соловьев в своей «Истории» прямо обвинял М.П. Погодина в принижении значения для Руси призвания варягов. «Некоторые исследователи, — писал он, — не хотят признавать всей важности этого события, не хотят называть его Всероссийским»¹²⁴. Они, указывая на Погодина, писал Соловьев, относят значение этого события к одному Новгороду, ссылаясь на то, что преемник Рюрика после его смерти сразу же переехал в Киев. Но прежде этого, делал вывод Соловьев, Рюрик объединил финские и славянские племена и положил начало сосредоточию гражданских форм правления.

По отношению к точной дате призвания варягов Соловьев размышлял следующим образом. Племена, платившие дань варягам, изгнали варягов и стали владеть у себя сами. Об этом в летописи записано под статьей 862 г. Но из этих же слов можно заключить, что «варяги не брали дань с Северных земель, но владели у них…». То есть варяги владели Северными землями до 862 г. А наш летописец начинает свое летописание с восшествия на престол императора Михаила в 842 г., замечает Соловьев как бы вскользь, повествуя о богословских спорах в Византии. Далее он напрямую не говорит о том, что необходимо дату призвания варягов перенести на 852 г. Математические выкладки он оставляет читателям, скрывая свою позицию за словами: «В 869 году, по счету летописца, умер Рюрик…» А это на десять лет раньше, чем записано в летописи. Спустя немного времени, уже в январском номере «Журнала Министерства внутренних дел» появляется статья «Тысячелетие России», с недвусмысленным намеком на то, что событие всероссийской важности уже наступило, но осталось без внимания властей.

Суть этих прений доносят до Николая I. Для окончательного решения вопроса о начале российской государственности создается третейская экспертная комиссия. В нее ни Погодина, ни Соловьева не приглашают. Возглавит комиссию министр народного просвещения П.А. Ширинский-Шихматов. Его заключение базировалось на положении Карамзина, которое к тому времени уже являлось общепризнанным.

«Откуда о варягах мог знать первый наш летописец Нестор, если тогда у руссов письменности не было? — задавался вопросом Карамзин. — Как Нестор мог знать годы происшествий за 200 и более лет до своего времени?» Сама краткость его описания заставляет нас думать, что говорит он об этом исключительно по устным преданиям старцев и бояр княжеских, рассказам служилых людей. Это значит, что хронология языческих славян может не совпадать с византийской, принятой по христианскому летосчислению. Нестор может впадать в ошибку. Но мы не можем «заменить летосчисления Несторова другим вернейшим; не можем ни решительно опровергнуть, ни исправить его, и для того, следуя оному, во всех случаях, начинаем историю государства Российского с 862 года»¹²⁵.

Такова логика Карамзина. Нестор мог ошибаться в датах. Но основные события, им описанные, пусть и составленные по устным рассказам, совпадают с летописями греческими. А поскольку у нас нет ничего иного, кроме Хроники Нестора, то мы должны признать то, что есть и как оно есть. Установочная дата начала русской монархии определяется с года призвания Рюрика на Новгородский княжеский стол, который сам Карамзин выдает за существующий в летописи. Чтобы закрепить официально начальное событие государственной важности, Николаем I и принимается соответствующий указ. С этого момента объявляется подготовка к предстоящим празднествам тысячелетия Руси. Главная задача — демонстрация роли монархического начала в системе государственной власти, подтверждение преемственности по генеалогической линии от первого князя Рюрика до «ныне царствующего монарха» — Николая I. Ведь, по мнению историков-норманистов, Рюрик не просто олицетворял монархию. Он своим княжением доказал одну простую истину: для управления всеми племенами

их надо объединить и подчинить, держать в единой воле. Нельзя допускать, как советовал Карамзин в своей «Записке» императору Александру I, чтобы «всякая губерния стала Россией в малом виде»¹²⁶. Лучше всего как Рюрик, монарх, стоящий не только над народом, но и независимый от богатейших княжеских и боярских родов. Поэтому российскому императору необходимо подчеркивать свое высокое происхождение и выстраивать свою генеалогическую линию от рода пришлого варяга Рюрика. В этом суть наставлений монарха России историкам тех лет.

Фактически подготовка к празднику тысячелетия Руси началась значительно раньше объявленной в указе даты. Она началась с идеи публикации известных к тому времени русских летописей еще в 1828 г. Спустя шесть лет при Министерстве народного просвещения для этих целей создается Археографическая комиссия. В ее задачи входит сбор всех материалов, касающихся истории Руси с древнейших времен: летописей, политических актов, литературных памятников светской и религиозной направленности.

Изначально предусматривался определенный план издания летописей по хронологии, по значимости и по территориальной принадлежности. Никто, однако, не мог предугадать, сколько всего потребуется времени на реализацию этого проекта, поскольку и в монастырских архивах, и в частных коллекциях обнаруживаются самые разные документы, еще неизвестные науке. (Окончательное собрание летописей так и не издано до настоящего времени.) Но тогда главным для организаторов было представить общественности некий сводный вариант из всех летописей, сформировать его как хрестоматию и издать в дополнение к школьному учебному пособию. Его выпуск планировался к тысячелетию России. Первые девять томов издаются с периодичностью в три года, начиная с 1843. Работа над изданием Лаврентьевской летописи заняла больше всего времени. Эта летопись появляется в печати третьей по очереди, но с указанием первого тома на обложке. Роль хрестоматии выполнил Никоновский (Патриарший) свод, дополненный отрывками из других летописей. Он предъявляется общественности как раз в 1862 г. Авторы аннотации к изданию, не скрывая, сообщают нам, что в «сборник» вошла так называемая Нестерова (Несторова. — М.К.) летопись «с довольно большими изменениями против древних списков, и значительно подновленной в языке и слоге и более или менее неполные и сокращенные Летописи: Киевская, Волынская, Суздальская и Новгородская»¹²⁷. Таким образом, издание летописей обеспечивало идеологическое обоснование празднования тысячелетия начала русской государственности.

Вторым направлением в подготовке к празднествам тысячелетия Руси и главным по важности политическим событием, сравнимым с пришествием Рюрика, которое, по замыслам царского окружения, должно было войти в историю, — государственный акт отмены крепостного права. Разговоры об этом велись давно, но решение каждый раз затягивалось. Создававшиеся два десятка лет различные комиссии для разрешения крестьянского вопроса работали для отвода глаз. Событие с отменой крепостного права специально подводилось под канун государственного праздника. Ожидалось, что царский Манифест об отмене крепостного права в Российской империи вызовет в народе ликование и восторг, новый прилив веры в доброго царя, Царя-Освободителя. Однако подвох царского Манифеста о мнимой свободе крестьяне разглядели сразу.

Идея отмены крепостного права строилась на «примерах щедрой попечительности владельцев о благе крестьян и признательности крестьян к благодетельной попечительности владельцев…». Владельцы, они же помещики, записано в Манифесте, сохраняя право собственности на все принадлежащие им земли, могли предоставить крестьянам в «постоянное пользование усадебную их оседлость и сверх того, для обеспечения быта… определенное в положениях количество полевой земли и других угодий». Но за это крестьяне обязаны были выполнять установленные отдельным положением повинности в пользу помещика и исполнять установленные тем же отдельным положением обязанности перед правительством. То есть барщина и оброк никуда не девались, и ничего в данном случае не менялось. Помещик мог соизволить и дать крестьянину огород возле дома, но мог и не соизволить, поскольку земля оставалась в собственности помещика.

«Попечительность» по замыслу авторов крестьянской реформы строилась на согласии помещиков предоставить крестьянам право выкупа «усадебной их оседлости» и приобретения в собственность полевых земель и других угодий, отведенных им в постоянное пользование. «С таковым приобретением в собственность определенного количества земли крестьяне освободятся от обязанностей к помещикам по выкупленной земле и вступят в решительное состояние свободных крестьян-собственников». То есть за помещиками оставалось право согласия на предложение крестьянина о выкупе огорода возле дома и земельного надела. Но помещик мог и не согласиться, и тогда все оставалось, как оно было. А значит, никакой свободы крестьянин не получал и собственником не становился.