Кто ответит?
Шрифт:
... Не было тестя на том злополучном собрании, где в президиуме восседало начальство из центрального аппарата, не было! И когда отзвучали первые ударные речи о победах и доблестях, бодро и взахлеб зачитанные по согласованным шпаргалкам, и слово было предоставлено ему, Ярославцеву, дабы и его голосишко грянул в общем благолепном хоре, он, дрожа от дерзости, сказал незаученное: о бумаготворчестве, о высиживании гладенькими юными чиновниками с комсомольскими значками “взрослых” мест, о лжи, о большой лжи, пестующейся здесь, в молодежи, где ее не должно быть по самому естеству и определению.
И сквозь недоуменный ропот в президиуме кто-то четко и властно потребовал:
– Примеры, пожалуйста!
Он выложил “примеры”. И прокололся. Взаимосвязь людей,
Аплодисменты, правда, прозвучали. Разрозненные, квакающе испуганные и невероятно глупые...
А после была комиссия, деловитые пожелания и впредь занимать позицию активную к недостаткам и недочетам; затем комиссия завершила работу, и его как “принципиального, политически грамотного, непримиримого к негативным явлениям” отправили в огромное, разваливающееся от неорганизованности и пьянства автохозяйство.
– Ты, Володя, теперь дипломированный экономист, прошедший серьезную школу комсомола, - с теплой улыбкой напутствовал его автор замечательной характеристики, - и уж на месте, уверен, сумеешь проявить всю боевитость своего характера. Со своей стороны, готовы поддерживать тебя ежеминутно и по любым вопросам. Уж не забывай нас!
– Ну, Володя, - сказал тесть, - не обессудь: устроен тебе лучший вариант из всех грозивших... Теперь так: ты в школе учился, знаешь термин “большая перемена”. Вот она и наступила. Идешь ты ныне в другой класс, золотой медали не видать... Впрочем, есть шанс сменить школу... Давай-ка, дружок, покуда не поздно, покуда я жив - в дипакадемию, послушай старого человека.
Не послушал. Ринулся в атаку на автохозяйство. Уже не помнит, что руководило им в таком выборе, кажется, желание сохранить в себе целостность - да, наверное, так. Целостность и убежденность. И стало хозяйство передовым. Выбил сотрудникам квартиры, новую технику; пьянь если не перевоспитал, то подтянул, сам не пил, брезговал, но к падшим как к больным относился - не на улицу же, давайте избавляйтесь от порока, к дисциплине его примеряйте, а не получается - извольте лечиться, только так. И порядок стал в автохозяйстве, и план выполнялся, и решались проблемы каждого, но какой ценой? Какими приемами? С них и начался его первый шажок в то никуда, в котором он сейчас: в день сегодняшний, когда он едет в сумраке индустриального города на собственной скромной машинке - неприметной, как и он сам. А в глазах не черный сырой асфальт, не стальные коридоры из грузовиков и рефрижераторов, истекающих мутной влагой, не морось и едва угадываемое ощущение царящего над миром унылого неба, а прошлое: зимний, тихий вечер, свет в заснеженной конторке, столик с бумагами, и Матерый, то бишь Лешка Монин, молодой, сил, как у быка, шоферюга-ас, стоит, усмехается...
И вновь - конторский стол. Запомнил он его. И бумаг вороха на нем запомнил - все его же, Ярославцева, запросы и резолюции инстанций на них, - в лучшем случае уклончивые. Ни одной, чтобы “поддерживаю”, “отпустить”, “не против”. Обычно: “изыскать по возможности”.
– Товарищ Монин, - поднимает он отчужденные глаза на посетителя.
– Поступил сигнал, будто вы регулярно сливаете из государственной, закрепленной за вами машины бензин... В канистры. Для собственной, вероятно?
– Агентурная брехня. Бездоказательно. Выжить хотят. Думают, раз сидел...
– Сидели вы не раз. Это - раз. Теперь - два: в прошлое воскресенье вы проводили в третьем боксе ремонт своей “победы”. Сторож признался, вот его объяснительная...
– Ну и проводил ремонт. Зима же, куда зимой без ямы, гражданин начальник? Ямы жалко? Пустого места? Въехал человек, сделал дело, выехал. Кому урон нанес? Или в снегу обязательно надо? Хвори належивать, заслуженный бюллетень?
– Непорядок. Могли бы подойти ко мне, согласовать. Я бы не отказал.
– И по всякому такому пустяку кланяться? У себя время красть, у вас?
– Монин, вы всего год как из заключения. Откуда машина, можно полюбопытствовать?
– Кровно нажитое на лесоповале, - прозвучало
– Там ведь расходов нет, все в копилку идет...
– Монин... да вот стул, что вы тут, как... при высочайшей особе... У вас множество нарушений трудовой дисциплины. Множество! И...
– Так. План перевозок я выполняю?
– План... да. Но кроме плана...
– Резину так и не выбили?
– То есть?
– Не выбили, начальник...
– Монин присел на стул. Подмял зажатую под мышкой ушанку.
– Вот что. Хорошо меня слушай, внимательно. Я, конечно, для тебя - тьфу, уголовник... но скажу! И так договоримся: если после разговора этого в обиду полезешь, то сразу заявление пишу и - пока! Идет? Так вот. Прошлый хозяин наш - пустой человечишко. Выпивоха, краснобай. Ну, коли сам пьешь, чего со слесаря спросишь? Да тебя открыто пошлют... Но держался он. До упора. Покуда совсем дело не развалил. А почему держался? Бумажки умно сочинял для плана, ремонты для нужных людей организовывал, да и затягивал с ними умело, на нервах играл, чтобы в пиковый момент - извольте: шик, блеск... Все секреты. А ты с начальством как? По правилам. И они с тобой строго. Ну а резины-то у кого нет? У нас, водил, не у тебя! А кому ты нужен, чтобы выделять ее, опальный деятель комсомольский? И мы кому? И побежали бы мы отсюда, как тараканы от мора, если бы не привычка, не бензин дармовой, не яма для халтуры и спидометры без пломб! А отними это - привет, друг! Я - на другую базу, другой - на третью, а тебя в итоге - домоуправом. Хорошо, если в крепкий дом! Не болеешь ты нуждами нашими...
– Не прав ты, Монин. Фактор материальной заинтересованности я учитываю...
– Чего ты по-газетному-то мне? И какой фактор? Червонец к зарплате? Да я тебе этот червонец сам каждый день отдавать буду, только не лезь со своими нарушениями... трудовой дисциплины! Ты мне, конечно, красиво возразить желаешь. А ты умерь пыл. Мы одного поколения, ровесники, давай хоть сегодня на равных... Тебе же выбираться отсюда надо, иначе каюк. Не надоело, как киту в луже, пузыри пускать среди шелупени, килек всяких? Кого пугнешь, кого сожрешь, а толку? Выбираться надо! Ищи сподвижников, верных, деловых. И начальников ублажай по мелочам, а проси у них по-крупному. Чиновников не знаешь? Они тебе за комплект резины для личного тарантаса, не моргнув, казенный миллион на счет базы переведут. А к народцу не цепляйся, масштабно с него спрашивай, не размениваясь, он тогда даже в ерунде тебя не подведет - не то чтобы побоится, посовестится. Жандармом быть - последнее дело: перекрестятся на тебя перстами прямыми, а в кармане персты в фигу сложат...
И ведь понравился ему тогда Лешка Монин. Открытостью, напором, силой. И сдружились они. Не теми приемчиками, какими Монин советовал, хозяйство он поднял, хотя и те порою в ход шли... Не снабженцев ублажал он, как исстари велось: им, мелким людишкам, кость кинешь, и довольны. И не местные контролирующие организации - те тоже малым удовлетворятся и утрутся. На министерские нужды начало работать автохозяйство, на хозрасчетные заказы, ну и на серьезных людей, у которых тоже много хлопот имелось, как государственных, так и сугубо личных. И становились отношения с серьезными людьми доверительными, и где служба, а где дружба - часто не различалось... Отсюда пошли и квартиры работникам, и оборудование, и фонды, и в итоге - новое подчинение автохозяйства, расширение его.
Кучи мусора на дворе волшебно трансформировались в клумбы; исчезли пыльные залежи заезженных покрышек; покосившиеся бараки-мастерские сменились чистенькими кирпичными постройками, и машины выезжали из сияющих свежей краской ворот чистыми, сыто урчащими. А на лицах людей появилось осознание своего дела, своей работы и... негласного устава своего монастыря, за неукоснительным соблюдением которого надзирал - на общественных началах, разумеется!
– профсоюзный лидер Леша Монин.
Вскоре окольная тропа, предреченная тестем, кончилась. И вывела она его вновь на магистральный путь: присмотрелись сверху к мелкому хозяйственнику, на удивление всех защитившему диссертацию по экономике, хотя не наукой хозяйственник занимался, а шоферюгами да моторами, и выдвинули его внезапно в крупные руководители районного масштаба, а затем и городского.