Кто ответит?
Шрифт:
Для чего же нужен был так и не пришедшему дяде Павлу этот клочок бумаги? И что означает он? Не клад же, так, ерунда, наверно...
Поселок находился неподалеку от города, он, Алексей, бывал в нем. Знать бы раньше - наведался, посмотрел бы, что за валун. Но не пробуждалось сознание, не звало к действию, а теперь времени нет, кончилось оно - время забав и бездумья.
Домой он вернулся к вечеру. Тетка, порядком уже захмелевшая, сменила навязчивую ласку на высокомерное снисхождение.
– Прошатался до ночи? А мне стелить? Ну-ка... Вон топчан под яблоней, одеяло... Сам давай устраивайся, не маленький,
Завтра?!
– Почему завтра?!
– вырвалось у него с ужасом.
– Три дня еще до сентября...
– Завтра, - отрезала тетка и ушла, плотно притворив дверь в дом.
Он лежал на топчане, словно окаменев. Лежал долго. А потом расплакался. Беззвучно, всем нутром. Звезды ходили хороводами в глазах, мысли были ни о чем, и вспоминалось лишь сегодняшнее утреннее море - светлое, обновленное и тихое. Вспухал и мягко опадал песок под ногами, солнечные змеи переплетались, уходя в синь глубины, и он тоже шел за ними как зачарованный.
Нет! Он встал, отогнав подступающий сон. Сон означал покорность. И если он заснет, то завтра, утром, будет бесповоротно поздно. Он подчинится. А разве так поступали сильные, прекрасные люди, о которых он читал, которыебыли маяками в его ночи?..
Нож у него был. Настоящий немецкий штык. Завернутый в тряпицу, хранившийся под скатом крыши. Вот он - грозно-тяжелый, остро отточенный.
Он сунул его под цветастую подушку. Затем спеленал шерстяное одеяло в тугую скатку - пригодится.
Дверь в дом была заперта на внутренний крючок, но с крючком он справился легко, поддев его через щель заржавленным обломком ножовочного полотна.
Вошел, чутко прислушиваясь к дыханию спящих, раскрыл шкаф. Свет луны резко и бело отразился в зеркале, укрепленном на тыльной стороне дверцы.
Замер на миг, ощущая не страх, нет - ожесточенное, расчетливое спокойствие умелого вора. Вытащил лежавший в самом низу старенький рюкзачок, взял свой свитер, куртку, пару носков и белье. Собрал со стола продукты. Методично и тихо. На тумбочке лежали часы узколицего, мутно зеленевшие фосфоресцирующим циферблатом. Он прихватил и их, украв в первый раз, но так, словно бы крал до этого все время. Не колеблясь. После, обшарив пиджак благодетеля, выгреб все деньги - шестьдесят рублей с мелочью. Раньше такая сумма показалась бы ему сущим богатством, теперь же - мелочью, бумажками, необходимыми, чтобы поддержать свою маленькую жизнь, не унижаясь перед жизнью большой.
Постоял, раздумывая: все ли? Кажется, да, все.
Не скрипнув половицей, ступая с пяток на кончики пальцев, пригнувшись, прошел в горницу. Выпил кринку козьего молока - не хотел, но выпил. Впрок.
У ворот задержался. Знакомый двор, погруженный в ночь, обрел отчужденные черты. Три мазанки размыто белели в отдалении. Захотелось снова плакать. Но с этим он справился. К тому же надо было спешить. Через шесть-семь часов проснется тетка, и, как только ею будет осознан его побег, город станет ловушкой. Он должен успеть... Он должен сделать все, чтобы воплотилась дремлющая его мечта, властно пробудившаяся сегодня и позвавшая прочь отсюда. Он обязан как-то попасть в порт и сесть на корабль. И в трюме приехать в какие-нибудь расчудесные страны, где тоже обязательно будет море, и скалы, и крабы, но только все лучше, и люди лучше,
В тени уличных деревьев он пробрался к набережной, нырнул в кустарник, заполонивший приморский газон, и, укрываясь в нем, начал пробираться к порту. А когда подобрался близко, застыл, пораженный внезапным открытием: совершить задуманное оказалось невозможным. Днем порт выглядел иначе - доступным, шумным. Ночь же беспристрастно обозначила все выверенные его границы.
В порту сиял свет, высветляя подходы к сетчатой ограде, вдоль которой далеко не бесцельно прохаживались какие-то люди. Корабли стояли далеко, и море вокруг них тоже ровно и продуманно освещалось, а пограничные прожекторы, бороздившие небо, вдруг неожиданно и коварно бросали свои лучи то на воду, то на берег.
Занимался ранний рассвет; улицы серели, пустыми и равнодушными глазницами смотрели окна домов, море казалось холодным и жестоким.
Он натянул куртку, привстав из-за куста.
– Ты... что тут делаешь, мальчик?
Милиционер вышел словно из ниоткуда, из камня домов и зыбкой полутьмы, уверенно направившись к нему. Красное, синее, черное. Околыш, китель, сапоги. Его цепкий взгляд ухватил рюкзачок:
– Куда собрался? В Грецию, поди? Или в Турцию?
Алексей ловко поднырнул под расставленные руки, а после, подгоняемый нудно повисшей в воздухе трелью свистка, долго бежал по переулкам. Ужас давил его; ужас и ненависть - что он сделал этому милиционеру, что?!
У кинотеатра стояла грузовая машина. Двигатель работал, шофер, взобравшись на бампер, ковырялся под раскрытым, как гигантский клюв, капотом.
Он прислонился к стене дома, вдавившись в нее, затем короткими прыжками, приседая, подобрался к кузову, закинул в него рюкзак и, подтянувшись, перевалился через борт. Затаил дыхание. Сейчас шофер заглянет в кузов, обязательно заглянет - ведь он так неуклюже громыхнул башмаком по дощатому настилу, так неудачно!
С тяжелым лязгом замкнулся замок капота. Чиркнула о коробок спичка - водитель закурил. Хлопнула дверь. Заверещали шестерни стартера. Машина содрогнулась на месте, крякнув сочленениями железа и - поехала.
Уцепившись пальцами за ромбики решетки, отгораживающей заднее стекло кабины, он, подтянувшись, увидел стриженый затылок шофера, серую шерстяную кепку и огонек папиросы. Потом, привалившись в изнеможении к борту, сжался, глядя на проносившиеся мимо дома и деревья.
Выехали за город, началось шоссе с голыми степными обочинами; затаенно полыхнуло солнце из-за далекого пригорка, и тут к нему пришла вязкая, безнадежная усталость. И он заснул.
Больно бился висок о железную петлю застежки рюкзака, ныла нога, распором поставленная к борту, но дрема оказалась сильнее тряски и неудобств.
Проснулся от надсадного, с хрипом, рева мотора; старый грузовичок с трудом взбирался в гору по крутой грунтовой дороге. Вокруг стоял лес. Машина тяжко дернулась - водитель включил нижнюю передачу. В этот момент мелькнул дорожный указатель со знакомым названием поселка.
Чисто интуитивно, мало что соображая одуревшей от случайного сна головой, он перевалился через задний борт, ухватив под локоть рюкзак, и спрыгнул на дорогу. Упал, перевернулся в пыли и юркнул в упругие заросли кизила, больно хлестнувшие по лицу розгами веток.